«А для меня это прошлое, не такое уж далекое, – подумал Давид, – уже как чужая страна».

Он выпустил девушку из хронологической ловушки, и она устремилась к собственному младенчеству.

Вскоре перед Давидом предстала еще одна молодая женщина, одетая в длинную юбку и плохо сшитую и плохо на ней сидящую блузку. Она размахивала флагом Британского Союза, а ее обнимал солдат в приплюснутой оловянной каске. Улица у них за спиной была заполнена народом – мужчинами в костюмах, кепи и плащах и женщинами в длинных пальто. Шел дождь, стоял пасмурный осенний день, но это, похоже, никого не огорчало.

– Ноябрь тысяча девятьсот восемнадцатого, – проговорил Давид вслух. – Перемирие. Окончание четырех лет кровопролития в Европе. Неплохая ночь для зачатия. – Он обернулся. – Как думаешь, Бобби?

Тень, неподвижно застывшая на фоне стены, словно бы растерялась. Но через несколько мгновений она отделилась от стены и, легко передвигаясь, приняла очертания фигуры человека. Появились лицо и руки, отделенные от невидимого тела.

– Здравствуй, Давид.

– Посиди со мной, – пригласил Давид.

Его брат сел рядом, шурша плащом-невидимкой. Он держался неловко, словно отвык открыто находиться близко к кому бы то ни было. Но это не имело значения, Давид от него ничего не требовал.

Лицо девушки из Дня Перемирия стало круглее и меньше, превратилось в лицо ребенка. Произошел новый переход. На софт-скрине перед братьями предстала молодая женщина, черты лица которой отразились в ее потомках. Синие глаза, землянично-рыжие волосы. Вот только она была худенькая и бледная, со впалыми щеками. Теряя годы, она перемещалась по дымке мрачных городских пейзажей. Фабрики, ряды домов вдоль улицы, а потом – вспышка детства, а потом – иное поколение, иная девушка, но все тот же унылый пейзаж.

– Они выглядят так молодо, – пробормотал Бобби. Его голос прозвучал хрипловато, словно он давно не говорил вслух.

– Думаю, нам придется к этому привыкнуть, – невесело отозвался Давид. – Мы уже занырнули глубоко в девятнадцатый век. Великие открытия в медицине еще не сделаны, познания в области гигиены минимальны. Люди умирают от самых простых, излечимых болезней. И кроме того, мы просматриваем цепочку женщин, которые хотя бы дожили до детородного возраста. Нам не попадаются на глаза их сестры, умершие в раннем детстве и не оставившие потомства.

Поколение уходило вслед за поколением, лица уменьшались в размерах подобно сдувающимся воздушным шарикам, едва заметно изменяясь, послушные генетическому дрейфу.

Лицо молодой женщины, залитое слезами, в то мгновение, когда она родила. Ее ребенка у нее отняли, Давид это увидел. Но в обратном просмотре все выглядело так, словно ребенка женщине отдали. Ее беременность была окрашена горем и стыдом, а потом Давид добрался до момента, определившего жизнь бедняжки. Кто-то из родственников – то ли брат, то ли дядя – надругался над девушкой, изнасиловал ее. Очистившись от поругания, девушка стала более юной, хорошенькой, улыбчивой, ее взгляд наполнился надеждой, несмотря на унылую жизнь. Она умела находить красоту в простоте: в краткой жизни цветка, в силуэте облака.

«Наверняка в мире полным-полно таких мучительных биографий, – думал Давид. – Действие разворачивается, отступая в прошлое, деяния предшествуют причине, боль и отчаяние ниспадают по мере приближения к чистоте детства».