— Я буду принимать всех, кто к нам явится. Буду вносить в книги все сведения о них, а детей мы оставим пока здесь до приезда Блонделя. Пускай он и решит.

К счастью, работы хватало: надо было покрыть крышей соседний дом, его поскорее хотели привести в жилой вид, чтобы там могли свободно разместиться все те, кто обрабатывал землю, ухаживал за скотом и детьми, чтобы им не приходилось беспрерывно находиться вместе с ними.

Прошло время, и вместе с появлением Барберы, который привез пятерых детей, май, уже близившийся к середине, принес с собой теплую солнечную погоду. Весна распевала свои песенки в гуще зеленых изгородей. Перламутром отливало озеро.

В иные дни Савойские Альпы казались столь близкими, и, глядя на них, Бизонтен невольно ожидал, что вот-вот с минуты на минуту на их склонах закопошатся люди. Одни только вершины, те, что подальше, по-прежнему блистали ослепительно снежной белизной, такой неправдоподобной на густой лазури неба.

Блондель приехал к вечеру, за четыре дня до предстоящего праздника, когда должно было состояться коронование королей попугаев. Привез он с собой четверых младенцев и одну девочку лет девяти, которая едва не погибла во время пожара, когда подожгли их дом. Лицо ее превратилось в бесформенный кусок изуродованного мяса, а черные глаза казались двумя дырами, так как веки тоже обгорели. При ее появлении все на миг оцепенели, даже голос потеряли. Когда девочку увели в соседнюю комнату, Блондель сказал:

— Я понимаю, что испытывает и думает каждый при виде ее. Но она жива. Не печальтесь, не пугайтесь в ее присутствии, потому что сама она не грустит, хотя улыбка ее больше похожа на гримасу. Но все-таки это улыбка. Надо дарить ей столько же любви, сколько вы дарите остальным детям, только не переусердствуйте, не то она сможет это заметить, а нам всем необходимо, чтобы она была точно такой же, как и прочие ваши подопечные.

Бизонтену тут же подумалось: ну кто же согласится удочерить этого ребенка, кто решится подойти к ней, приласкать ее, поцеловать. И лекарь, должно быть угадав его мысль, проговорил:

— Вот уже два месяца, как я ее нашел. Два месяца я ее выхаживаю. Она наконец поправилась, — он вздохнул, — если только можно употребить это слово. Теперь нам остается одно — найти людей, которые согласятся ее полюбить… И мы таких найдем.

Вечером, когда всех ребятишек уже уложили спать, взрослые собрались вкруг длинного стола, этот стол, собственноручно сделанный Бизонтеном, занимал всю середину большой комнаты, где малыши проводили целые дни, если ненастье не пускало их на улицу. Зажгли две свечи. В очаге тлели дрова. Наступила минута молчания, какого-то особенно давящего после криков и возни ребятишек. Первым нарушил его Блондель:

— Ну а теперь расскажите мне, как у вас идет жизнь? И для начала объясните-ка мне, что это такое — Праздник попугаев.

— Вам лучше расскажет Бизонтен, — сказала Ортанс, — он уже не раз на этом празднике бывал.

Бизонтен объяснил, что попугай — это, мол, такая птица — или набитое птичье чучело, или просто искусно сделанная, которая будет изображать попугая. Прицепляют попугая на самый верх шеста, и тот, кто его собьет, будет увенчан королевской короной.

— Королей будет трое, — добавил он. — Венчают за лучшую стрельбу одного лучника, одного арбалетчика и одного аркебузчика. Нынешний год…

Бизонтену не удалось досказать начатой фразы. Лицо Блонделя внезапно исказилось, он вскочил с места и воскликнул:

— Нет! Замолчите! Эти игры то же самое убийство, одна из его ипостасей! Они прославление насилья! Это прообраз всех тех поступков, результаты коих вы сами можете видеть на истерзанных телах наших детей! И вы требуете, чтобы я поощрял такие зрелища? Хотите, чтобы я глядел на жесты людей, на эти жесты убийц, и это я, я, который посвятил себя тому, чтобы спасать жизнь? Хотите, чтобы я рукоплескал ловкости тех, кто убил моего маленького Давида и кто до сих пор еще убивает его по ту сторону Юрского массива?

У него вдруг перехватило горло.