Так продолжалось долго, очень долго. Потом он замер. На мгновение она ощутила еще более сильный жар. И ей подумалось, что это мгновение – самое сокровенное, самое сладостное из всех, даже несмотря на то что хотелось продлить наслаждение. Теперь казалось, что Кеннет стал тяжелее. Он прерывисто дышал прямо ей в ухо. Майра опять услышала, как бьется его сердце. И было на удивление тепло.

Спустя какое-то время Кеннет немного отодвинулся, но только для того, чтобы ей стало легче дышать. Он все еще накрывал ее своим телом. И не одернул одежду, разделяющую их тела, – они по-прежнему лежали плоть к плоти.

– Пока что мы согрелись, – сказал он, – Если понадобится, можно повторить. Нельсон! Сюда! – Кеннет похлопал себя по бедру, и собака, вспрыгнув на койку, улеглась им на ноги.

В голосе Кеннета не чувствовалось теплоты. Более того: граф говорил как-то… слишком уж деловито – словно собирался согреться, отпив еще раз из фляги. Впрочем, таким его голос был с самого начала, даже в минуты их близости, как будто между ними ничего особенного не происходило. А чего она ожидала? Что он заговорит с ней бархатным голосом любовника? Но они не любовники. Они не занимались любовью. Просто проделали то, что необходимо для выживания. И это принесло результаты, по крайней мере, на какое-то время. Щекой она ощущала, как горячо его плечо.

Но его голос напомнил ей кое-что… Он говорил голосом графа Хэверфорда. Голосом Кеннета. Оп – граф Хэверфорд, напомнила себе Майра; и она представила его таким, каким он был на балу: холеным, высоким, элегантным и надменным красавцем аристократом. И это был Кеннет, мальчик, которого она обожала, глядя на него издали, молодой человек, которого она любила и которого умудрялась встречать везде, где только можно, пока он не застал ее… пока не случилась эта ужасная история с Шоном. Пока она не увидела его таким, каков он есть на самом деле, и не поняла, что он в действительности собой представляет. Пока не узнала, что любовь, которую он ей выказывал, совсем ничего не стоит. И тогда она возненавидела его с такой же страстью, с какой прежде любила.

И вот она лежит здесь, в хижине отшельника, – лежит с Кеннетом, графом Хэверфордом. Они только что… Нет-нет! Это слово совершенно не подходит для обозначения только что случившегося. Они просто-напросто совокупились. Без любви, без взаимных обязательств, даже без нежности и уважения. С единственной целью – выжить. Но подобное – хуже смерти… При мысли об этом Майра едва заметно улыбнулась. В конце концов, инстинкт самосохранения, кажется, сильнее всех прочих инстинктов.

«Утро, – думала она, с тоской ожидая рассвета, – утро будет просто невыносимым. Чудовищное смущение…» Майра ужаснулась, сообразив, что смущение – еще не самое страшное… И во всем виновата она. Во всем. Как можно было поступить так глупо, глупо, глупо?

К утру снегопад прекратился и ветер утих. Казалось, на сером небе вот-вот засияет солнце. Кеннет стоял в дверях хижины, притоптывая ногами, хлопая себя по коленям руками в перчатках, стараясь согреться. Майра аккуратно сложила плед и застегнула капюшон под подбородком. Оба молчали.

«Бег, – думал он. – Бег на месте. Сначала быстро, потом медленнее. И снова быстрее. Не обраать внимания на протесты, ахи и охи, на жалобы на усталость». Ему приходилось проделывать подобное… Несколько раз, в Испании. Он заставлял своих людей шевелиться, орал на них, ругал их, не отходил от них, становился в их ряды, бегал вместе с ними – только бы они не думали, что он издевается над ними. Он часто повторял им, что готов потерять людей под вражескими выстрелами.