– Вы, сударыня, – продолжал он между тем, – являете собой живое доказательство того, что в христианском мире никогда не следует предаваться отчаянию. Когда уже кажется, будто все потеряно, тучи внезапно рассеиваются, солнце сияет, и вот оно – счастье!

– Как мне следует это понимать, ваше превосходительство? – спросила Софи.

– А вы не догадываетесь? – Энгельке лукаво прищурился.

– Да нет же, уверяю вас…

– Кое-что, очень долго вас занимавшее, кое-что, о чем вы просили императора во всех ваших письмах…

В груди у Софи мгновенно образовалась пустота. Ей страшно было задать вопрос, который напрашивался сам собой. Но выбора не было, и в конце концов она пролепетала:

– Неужели… мое возвращение в Россию?

– Ну разумеется! – весело вскричал Энгельке. – Конечно же, речь идет о вашем возвращении в Россию! Признайтесь, вы уже не верили, что это когда-нибудь случится!..

– Не верила, – бесцветным голосом подтвердила она.

Толстячок же словно вырос от радостной торжественности, его переполнявшей, распрямился и, сияя глазами, зубами и гладко выбритым подбородком, произнес, отчетливо выговаривая каждое слово:

– Объявляю вам, сударыня, что его величество государь император, ознакомившись с вашим последним прошением, датированным 13 октября 1849 года, учитывая те обстоятельства, что вы являетесь француженкой и что муж ваш скончался семнадцать лет тому назад, решил позволить вам вернуться в Россию.

Ошеломленная Софи несколько мгновений молчала, тупо глядя перед собой. Можно было подумать, будто она так долго ждала этих слов, что теперь, когда наконец-то услышала их наяву, у нее недостало сил обрадоваться. Губернатор протянул ей лист бумаги, украшенный имперским орлом. Она бездумно прочла собственное имя, написанное посередине. Такой огромный лист, и таким красивым почерком исписан, и все это только для нее одной!

– Поверить не могу!.. – растерянно пробормотала Софи в конце концов. – Но почему теперь?.. Почему так поздно?..

– Хорошее дело сделать никогда не поздно, как говорят у вас во Франции! Могу предположить, что благоприятным для вас оказалось то обстоятельство, что покойного графа Бенкендорфа сменил граф Алексей Орлов. Однако должен предупредить вас о том, что вы не имеете права жить ни в Санкт-Петербурге, ни в Москве. Вам предписано поселиться в вашем имении Каштановка, и вы сможете удаляться от него не более чем на пятнадцать верст.

Все время, пока Энгельке знакомил Софи с условиями освобождения, она чувствовала, что ею все сильнее овладевает неодолимая печаль. А когда подумала о доме, который только что купила, то окончательно пала духом. Самые дорогие ее сердцу намерения рассыпались в прах. И среди этих руин стоял удивленный Фердинанд Богданович Вольф с пустыми руками. И зачем только она писала все эти письма к императору? Что она надеялась найти в России, вернувшись туда? Племянника, который знал ее только по имени? Поместье, где она никому была не нужна? Отправившись в Каштановку, она снова окажется в ссылке! Теперь ее родным краем стала Сибирь, ее семьей – несколько декабристов, чьи страдания она делила в течение двадцати трех лет, а ее будущим, возможно, предстояло стать одному из них… Собственно говоря, Софи продолжала подавать прошения, оставаясь в полной уверенности в том, что власти ей откажут. Но вот ведь поймали на слове и – наказали, исполнив ее желание… Внезапно Софи осознала, что губернатор ждет от нее слов благодарности, хотя лицо его оставалось непроницаемым, и пробормотала:

– Благодарю вас… Я очень тронута…

К счастью, Энгельке приписал ее растерянность избытку чувств.