|
– У меня отличные отношения с господином Цейдлером, и, если вашего слугу не в чем упрекнуть, я легко смогу добиться, чтобы его прислали сюда.
Радость прокатилась по телу Софи теплой волной, но она не подала виду и продолжила тоном глубокого безразличия: – Значит, вы полагаете, это действительно получится? Такое возможно? – Совершенно уверен. – Чрезвычайно признательна, ваше превосходительство. Тут у нее перехватило дыхание. – Да… мне нужно сообщить вам некоторые сведения о нем… Его зовут Никита, ему двадцать пять лет… Теперь она сияла, но генерал не замечал перемены, записывая под диктовку данные. И вдруг, остановившись, спросил: – Но почему, мадам, вы раньше мне не сказали? – Как-то не подумала, – поспешно соврала она и затараторила: – Волосы светлые, глаза голубые, веры православной…
5
Каждый вечер после ужина приверженцы и противники побега заводили спор под звон цепей и посуды. Вот и сегодня заключенные хриплыми голосами старались перекричать друг друга. Одоевскому удалось-таки перекрыть гвалт: – Господа, господа, дайте мне сказать!.. Вы должны знать это!.. Мы уже приняли меры, и теперь успех нашего предприятия обеспечен!.. Несколько крестьян из ближайшей деревни согласились помогать нам – и благодаря им мы имеем возможность создать запасы продовольствия и инвентаря… – А чем, интересно, мы им станем платить? – завопил Нарышкин. – Артельными деньгами! – Но эти деньги принадлежат всей общине! – Община голосованием даст нам право распоряжаться ими, – вмешался Николай Озарёв. – Вы не получите большинства голосов! – заявил Никита Муравьев. – Получим! – Ничего подобного! В этот момент дежуривший сегодня у дверей Аврамов свистнул в два пальца. Все тут же умолкли – как умолк бы выводок гомонящих птенцов, оглуши их звук выстрела. В полной тишине раздался шепот Аврамова: – К нам инспекция пожаловала!.. Старик собственной персоной!.. Декабристы обменялись тревожными взглядами, еще бы – Лепарский впервые прибыл сюда в столь поздний час. Две минуты спустя в «Великий Новгород» ворвался как безумный лейтенант Проказов и с порога пролаял: – В шеренгу-у-у стройсь! Узники давно уже решили никогда не слушаться этого приказа, потому только поднялись в знак уважения к генералу. – Сомкнуть ряды! Живо, живо! Я кому говорю! – продолжал бесноваться Проказов. – А ну, выходи на середину! Общий сбор! Все собираются тут! И впрямь вскоре прибежали товарищи из «Москвы», «Пскова», «Вологды». Звенели цепи, все искали себе место в общей спальне, толкая друг друга, устраивались между кроватями, теснились вокруг стола. Проказов продолжал надрывать глотку, наводя порядок, а заключенные тихонько перешептывались: – Не знаешь, что происходит? – Вроде бы в шесть прибыл фельдъегерь из Петербурга… – Ну и что? Он за кем-то прибыл? – Наверняка за кем-то! – А может, обыск? – Как бы там ни было, пахнет жареным… – Молчать! – рявкнул лейтенант. Сам он, затаив дыхание, встал по стойке «смирно» – грудь колесом, морда красная, глаза только что из орбит не вылезают: само служебное рвение. Вошел комендант, за ним его племянник, Осип Адамович, и поручик Розенберг. Все трое в парадных мундирах, генерал – в орденах, с лентой через плечо, толстый живот опоясан нарядным шарфом… Обрюзгшее лицо его хранило торжественно-трогательное выражение. |
