|
Позвонив из милицейской машины в Шереметьево-2 своему приятелю и попросив навести справки о рейсе и о пассажирах на соседних местах, она вернулась к Короткову. – Интересно, что же она делала на помойке в таком наряде и в туфлях на шпильке, – задумчиво проговорила она и повернулась к эксперту Зубову. – Олег, что у дамочки на обуви? – Помойка, – буркнул вечно хмурый и всем недовольный Зубов, – что еще там может быть. – Значит, она была убита здесь. Если бы на обуви не было помоечной грязи, можно было бы предположить, что ее убили в другом месте, а сюда привезли на машине и выбросили. Жаль. Я надеялась, что будет поинтереснее. – Ну и надежды у тебя, мать, – с упреком сказал Коротков. – Прогрессивная общественность надеется на светлое будущее и победу демократических реформ, а ты – на то, что потерпевшую убили где-то в другом месте, а не на помойке. Тебе-то не все ли равно, где именно ее убили? – Не-а, – помотала головой Настя. – Убийство красотки на помойке пахнет дешевым шантажом и вымогательством, я так не люблю. – Господи, Аська, ты действительно маленький уродец. При чем тут «люблю – не люблю»? Труп – он и есть труп. Один человек убил другого, это отвратительно, и любить тут совершенно нечего. – Юрик, тот факт, что одни люди убивают других – это объективная реальность, изменить которую мы с тобой не можем. Так было, так есть и всегда будет. Надо смириться и не делать из этого трагедию. И коль уж трупы – это моя работа, причем повседневная и оплачиваемая государством, то я имею полное право в этой повседневной работе что-то любить, а что-то не любить. Будешь спорить? – С тобой поспоришь, как же, – усмехнулся в ответ Коротков, – дня не проживешь. Ну что там, Олег? Эксперт Зубов, высокий и сутулый, с кислой миной сидел на земле, подстелив под себя полиэтиленовый пакет, и что-то рассматривал, держа при этом в руках туфли, снятые с убитой. – Да хрень какая-то, как обычно, – процедил он сквозь зубы. – Не пойму, как она ухитрилась в этой краске аж до самой колодки туфли испачкать. Неподалеку от Зубова валялась выброшенная кем-то банка, в которой оставалось еще немного голубой краски. Банка опрокинулась, и краска вытекла на землю. – Грунт здесь довольно твердый, высота каблука одиннадцать сантиметров. Чтобы каблук ушел в землю полностью, убитая должна была весить килограммов сто, а в ней от силы пятьдесят пять – пятьдесят семь, это и на глазок видно. Я вам потом точный расчет сделаю, но и так понятно, что хрень какая-то. – Может быть, она несла в руках что-то тяжелое? – предположила Настя. – Сорок кил, а то и больше? – скептически прищурился Олег. – Умерь полет фантазии, Настасья. Ты посмотри на тело, дамочка ничего тяжелее бутерброда в жизни в руках не держала. Мускулатура совсем не развита. – А как же тогда это объяснить? – Ты не перекладывай с больной головы на здоровую. Объяснять – твоя работа, а моя – только констатировать. Ты придумай разные варианты, чего там эта дамочка на себе такого таскала, а уж я тебе скажу, годится твое объяснение или нет. – Олег, а могла она в этом месте просто спрыгнуть с небольшой высоты? – Ишь ты, резвая какая, – хмыкнул эксперт. – Теоретически – могла, каблук ушел бы в землю по самое некуда. А практически – откуда было ей прыгать? С табуретки, что ли? Так где она, табуретка эта? – Ладно, не ворчи, я еще подумаю. А ты посмотри в лаборатории ее костюм повнимательнее на предмет микрочастиц. Если она несла такую тяжесть, то должна была прижимать ее к себе, не на вытянутых же руках она ее тащила. |
