Вызванный врач прибыл почти в одно время с ними. Так как Ружена падала от изнеможения, то Бонелли распорядился уложить ее в постель, сказав, что зайдет после, как только перевяжет раненую.

Туллия лежала вытянувшись и не приходила в себя. Анна, бледная и расстроенная, смачивала водой ей лоб и виски.

— Она дышит, синьор Бонелли, но все еще в беспамятстве. Я боюсь тронуть ее платье, так как оно прилипло к ране, — сказала она, уступая место врачу.

Лекарь осторожно разрезал корсаж и, обнажив грудь, внимательно ее исследовал.

— Рана смертельна. Она умрет, если вынуть оружие, — сказал он вошедшему Светомиру.

— Нельзя ли все-таки привести ее в чувство? Может быть, она скажет нам что-нибудь, проясняющее это непонятное убийство, — заметил тот, сочувственно смотря на безжизненное лицо Туллии.

— Попробую! Будьте добры немного приподнять раненую, пока я дам ей понюхать возбудительного.

Он вынул из принесенной связки два флакона; из одного он смочил Туллии виски и ладони, а другой поднес ей к носу. Через несколько минут дрожь пробежала по телу раненой, послышался болезненный стон, глаза ее открылись и тусклым, стеклянным взглядом обвели присутствующих. Но, очевидно, она узнала их и взор ее ожил.

— Бранкассис убил меня, — произнесла она хриплым свистящим голосом. — Он с Иларием пытался меня утащить…

У нее не хватило сил, и она смолкла, но потом, оправившись, продолжала шепотом:

— Кругом все темнеет… прощайте… благодарю всех и синьору Ружену… за добро, оказанное бедной Туллии… За вас я буду там молить Бога, а им… негодяям… отомщу…

Последние слова она произнесла неожиданно громко, и дикая ненависть блеснула в ее потухающем взгляде, но это напряжение точно пресекло жизненную нить. Голова Туллии запрокнулась, изо рта хлынула кровь, тело затрепетало в судорогах и вытянулось.

— Все кончено, — дрогнувшим голосом тихо произнес Бонелли.

Перед тем, услыхав слова Туллии, что ее убийца был Бранкассис, молодой врач вздрогнул и побледнел. Анну и Светомира имя кардинала поразило, как громом, и оба они стояли у кровати в немом изумлении.

В это время распахнулась дверь, и вошел встревоженный граф Гинек. Он только что узнал, по возвращении домой, о грустном происшествии и поспешил расспросить Светомира. В негодовании выслушал он рассказ об убийстве и предсмертных словах Туллии.

Поручив Светомиру распорядиться похоронами, он собрался уходить, но подошел Бонелли и попросил уделить ему несколько минут. Удивленный граф повел врача в свою комнату. Когда они остались одни, Бонелли с видимым волнением сказал:

— Я считаю своим долгом предупредить вас, граф, что состояние здоровья вашей невестки крайне серьёзно. Графиня Ружена отравлена и…

— Вы заблуждаетесь, маэстро Козимо! Каким образом Ружена может быть отравлена? Кем? Это невозможно, вы ошиблись, — с неудовольствием перебил его граф.

— Очень желал бы ошибиться, но, к сожалению, все, что я сказал, — горькая правда! Позавчера, когда я был призван к молодой графине, некоторые признаки внушили мне подозрение в отравлении; но мне самому это показалось невероятным, и я не решился говорить о том, пока не удостоверюсь совершенно. Прописанное противоядие немедленно вызвало рвоту, часть которой я унес с собой, чтобы исследовать известным мне способом. Сегодня утром я добился положительного доказательства, что графине дан яд, настолько опасный, что я не отвечаю за ее жизнь. Я сам собирался идти к вам с этим известием, когда пришли за мной.

Граф побледнел и растерянно слушал речь молодого врача, серьезный тон которого не позволял усомниться в истинности его заключения.

— Но, что же делать? — беспомощно спросил граф.