Внимание всех привлекала черноволосая напудренная дама, подстриженная «под пажа». На ней были мужской костюм, белая блузка и красный галстук.

— Леди Доусон, — представил даму назир.

Та приложила к губам двадцатисантиметровый мундштук, затянулась и выпустила облако дыма. Затем, внимательно осмотрев профессора с головы до пят, коротко спросила:

— Англичанин или американец?

— Из Кембриджа, — ответил Шелли.

— Ваше счастье, — бросила леди Доусон. — Американцев, да будет вам известно, здесь не особо любят. У них слишком много денег и очень мало манер. В Луксоре только сегодня рассказывали историю об одном американском полковнике, который в Нубии купил пигмейку. Она была всего метр ростом и почти полностью голая. Полковник держит ее как собачку. Французы и итальянцы считаются жуликами, впрочем, это недалеко от истины, потому что они в Египте заполучили лучшие места для раскопок. А немцы, бог мой, надежные и деятельные, но, к сожалению, бережливые и даже скупые. Иногда они живут в расчищенных гробницах, чтобы сэкономить на гостинице или пансионе. Поэтому их тоже здесь не очень любят. Нет, мы, англичане, лучше всего подходим под образ культурных европейцев, который сложился у египтян.

— Вы живете здесь, в Луксоре? — поинтересовался профессор Шелли.

Леди стряхнула пепел с сигареты в стоявшую наготове пепельницу и, сделав широкий жест, ответила:

— Сегодня в Луксоре, завтра в Асуане, в следующем месяце в Александрии…

— Как мне вас понимать?

— Очень просто, я живу на яхте. Может быть, вы ее уже видели, она называется «Исида». — И леди Доусон рассказала, что ее муж, сэр Арчибальд Доусон, владелец множества хлопкопрядильных фабрик в Средней Англии, пять лет назад, во время их свадебного путешествия по Египту, заболел малярией и умер. С тех пор она не покидала Египет и плавала на яхте, на которой провела счастливейшие часы своей жизни. То вверх по Нилу, то вниз. Почему? Она и сама не могла объяснить. У леди Доусон был низкий, глубокий бархатный голос, и когда она говорила, то кокетливо запрокидывала голову, глядя на сводчатый голубой потолок, разрисованный желтыми звездами.

— Какая своеобразная особа, — заметила Клэр Шелли, проходя вперед. Профессор кивнул. Несмотря на разговорчивость, эту женщину окутывал какой-то таинственный ореол. К тому же создавалось впечатление, что она наслаждается сознанием своей загадочности.

Жак Гильбер, дагеротипист (он настаивал на этом изысканном названии его профессии), вышагивал среди гостей, словно павлин, и все время носил с собой камеру в футляре из красного дерева на штативе. Он сразу же исчезал под черным покрывалом, как только замечал новый сюжет для своей работы. Организуя правильный свет для фотоснимка, он поджигал мешочек с взрывоопасной смесью для вспышки, и это каждый раз так пугало хозяина дома Мустафу-ага Аята, что он хлопал в ладоши, как маленький ребенок.

Конечно, профессор и его жена не увернулись от объектива камеры, но, прежде чем был сделан снимок, их окружили матросы, боксер, директор железной дороги и полдюжины других гостей. Всех их Гильбер хотел поместить на снимок и дал указание, чтобы они стояли ровно, приподняв подбородок, и не шевелились. Гильбер все отодвигал собравшийся народ, пока один из матросов на заднем плане не споткнулся и не завалил весь ряд, как костяшки домино. В тот же миг Гильбер поджег свою вспышку.

Говард Картер, сидевший в красно-синем кресле, с веселым равнодушием наблюдал за бешеной суматохой. Ему не нравились знаменитые гости, а те терпели его присутствие лишь потому, что от чудаковатого англичанина всегда можно было ожидать сюрпризов, причем на первый план выходила не значимость его научных открытий.