В другом месте, серое захватило перекресток, в кашу проваливался троллейбус, набитый людьми. Водитель без разбора жал на кнопки, пытаясь открыть двери, пассажиры выдавили несколько стекол. На крышу через заднее разбитое окно, по лесенке выбрались молодые парни, стали вытаскивать женщин, но тут троллейбус накренился, кабина вздыбилась, серая масса плеснула в салон. Спустя пару секунд все кончилось, из чудовищной трясины торчали только «рога», они жалобно шевелились, будто усики попавшего в янтарь насекомого.

Через взбесившуюся реку, не замечая кипятка, круша мосты, продвигалось колоссальное устройство, похожее на распластавшийся башенный кран, или на слегка раскрытый циркуль, или на целую связку кранов, сцепившихся между собой в механическом объятии. Там внутри, в мешанине деталей, что-то беспрестанно переключалось, сдвигалось, сокращалось, точно с механического организма содрали кожу. У исполина имелись целых два хвоста, длинных, блестящих, зазубренных. Там, где проползал циркуль, кубики домов рассыпались серой трухой, позади хвостов тянулись жирные черные колеи, так мог бы пахать новые планеты космический великан.

– Вы все еще не верите? – с натугой спросил малыш, не ослабляя хватку.

Женька опять заставила себя смотреть, дышать и слушать. Несомненно, это был ее родной Питер, но с ним происходили не поддающиеся описанию метаморфозы. У Ростральной колонны в клубах пара всплыл лимузин со свадебными кольцами на крыше, перевернулся на бок и стал биться, подпрыгивая в пузырях кипятка. Женька заставляла себя не смотреть туда. О, зачем она только согласилась взять за руку проклятого уродца? Они все плавали там, лицами вниз – багровая невеста в раздувшемся подвенечном платье, мужчины в костюмах, еще гости и свидетели, много людей, некоторые пытались взобраться на колонну, срывались, варились заживо. Девушка в больничной палате невольно втянула голову в плечи, но почти сразу ощутила под исколотой попой жесткий больничный матрас, и, подгоняемая возгласом Оракула, вернулась в обжигающий триллер.

– Не время умирать, сударыня, – казалось, уродец прохрипел прямо в ухо, – Самое время позабавиться…

Женька собиралась завизжать, пронзительно, по-щенячьи, но у нее уже не было рта.

Забава только начиналась.

К тому времени Мануилу Закайе исполнилось двенадцать. Мой дядя Лев бил меня слегка затупленным железом, колол среди ночи, на охоте и во время обеда. Один выпад из пяти достигал цели, за что кир Лев нещадно меня бранил. Я научился видеть лишь половину сна, вторая моя половина была подобна зоркому орлу, парящему над собственным телом. Я научился отбивать мечом три стрелы, с завязанными глазами сшибать летящих слепней и зубами вытаскивать из ручья рыбу.

Евнух Исайя кидался в меня чернильницей, когда я путал строки поэм о покорении Колхиды, или неверно спрягал арамейские глаголы. Книжник Фома заставлял делить в уме либры на фунты, исправлять ошибки мытарей, неверно собравших налоги, и даже полировать речи для выступлений отца в синклите.

Отца вызвали в Золотой Рог. Милость молодого императора обернулась для дуки Андруса тяжкими хлопотами. Сместить популярного стратига багрянородный не решался, северные границы трещали, одни варварские народы просились под защиту, другие бунтовали и жгли посевы. Андрусу Закайе было поручено утроить речной флот, возвести ряд форпостов по Дунаю, и удвоить отправки продовольствия в центр. Фома рвал на себе волосы, читая бездарные указы из столицы. Толпы разорившихся крестьян бросали наделы и уходили разбойничать. Крупные помещики предпочитали не сдавать землю свободным, а завозили рабов. В рабах недостатка не было, через рынки Херсонеса гнали тысячи вандалов, хунну и склавенов.

В тот день евнух Исайя привез меня на невольничий рынок. Нас ждал подарок самого Германариха, сотня пленниц с островов Бельтийского понта, а наставник никогда не упускал возможности поупражняться с новыми языками.