— Не всегда… Бывает, что они сопротивляются.

Влас кивает:

— А ты никогда не замечала, как дети спорят со своими игрушками? Отвечают им, возражают. Это обалденное зрелище! Последи как-нибудь… Хотя ты и за собой можешь последить, — он хихикает. — Ты никогда не замечала, что мычишь, когда пишешь?

— Я? Мычу?!

— Мычишь, мычишь! Это ты про себя все проговариваешь. Может, и вслух говоришь, когда никого нет дома.

— У меня никогда никого нет дома…

Его смех сразу съеживается. Влас смотрит на меня, как приблудившийся пес:

— А я?

«Малыш, я ведь лучше собаки!» — проскальзывает по комнате незабвенный Карлсон. И долго эти шведские тени будут преследовать меня? Хотя вовсе не призрачное присутствие Леннарта виной тому, что Влас кажется мне лишним здесь.

— Но ты ведь не навсегда, — я решаю сразу расставить все по своим местам. — Ты же поправишься когда-нибудь…

Откинувшись на подушку, он смотрит в потолок, по которому пробегают наискосок полосы света — сигналы из другого мира. И говорит, не поворачиваясь:

— Я могу уехать хоть сейчас.

— Сейчас — нет, — отвечаю жестко. — И прекрати эту дурь. Я, конечно, не мать Тереза и не хочу ею быть, но больного я на улицу не выгоню.

— Значит, ты не меня позвала с собой, а эту чертову ангину… Что ты смеешься? У тебя не климакс, часом, начался? То ревешь, то хохочешь… Ну, хватит уже!

Я щекочу его, и Влас начинает извиваться всем телом, повизгивая и пытаясь оттолкнуть меня.

— Убийца! — хрипит он. — Я же до смерти боюсь щекотки!

— Я знаю.

— Садистка! Вот ты и с героями своими так же обходишься… Да отстань ты от меня!

Вывернувшись, он опрокидывает меня на спину и целует жадно, долго, даже немного больно, будто я уже прогоняю его, и Власу хочется выразить все в этом поцелуе. Свою любовь и ненависть.

— После родов положены два месяца полового воздержания, — напоминаю я, когда он отпускает меня.

— Я знаю.

— Знаешь? Ты изучал эту тему?

— Очень смешно! — огрызается Влас. — Ну, я почитал кое-что…

— В Интернете, конечно?

— А где же еще? — удивляется он так, словно и не подозревает об изобретении Гутенберга.

И указывает на потолок:

— Ты любишь смотреть на эти полоски от фар? Когда меня в детстве отпускали к отцу…

— В каком смысле — отпускали? Они у тебя в разводе?

— Уже тысячу лет!

— Но ты говорил, они оба во Владимире.

— Ну, правильно. Я же не говорил, что вместе!

Отчего-то мне сразу становится жаль его, хотя это обычное дело, кого сегодня удивишь разводом родителей? Попробуй найди тех, кто не развелся, несмотря ни на что! Я поглаживаю горячую руку Власа, и думаю, что нужно дать ему на ночь какое-нибудь лекарство. Я не сильна в этом, но что-нибудь в моей аптечке найдется…

— Так что было, когда тебя отпускали к отцу?

— А! Ну, он жил в самом центре города, и окно той комнаты, где я ночевал, выходило на проспект. И я, когда укладывался спать, все смотрел на такие вот полоски света. Они прямо завораживали меня чем-то… Как будто…

— Сигналы из другого мира, — подхватываю я.