— Гранаты дорогие, — с подкупающей искренностью ответил Абу. — Не хотел на вас тратить, жалко. Но сейчас время мне дороже, так что если не хотите добром, придется вас из граника сжечь. Так что думай, время идет. Двадцать секунд прошло пока болтали. Хасан, готовь пока шайтан-трубу!

Салех напряженно следил за засевшими под «Уралом» гасками. Поведутся или нет? Что никого из пленных не отпустят и ежу понятно было. Кто же врагов живьем отпускает? Тех, кто покрепче заберут с собой носильщиками, они еще поживут, пока не растеряют силы от недоедания, постоянных издевательств и навьюченного непосильного груза. Остальных кончат прямо здесь, быстро и деловито. Самое интересное, что и те, кто сейчас лежит, вздрагивая от страха за колесами грузовиков, тоже это все прекрасно понимают, как и то, что в дальнейшем бою шансов выжить у них нет, разве что умереть быстро, от честной пули. Однако всегда в человеке теплится слабенький огонек надежды, а вдруг и не убьют? Вдруг именно в этот раз повезет? Вдруг попадутся какие-нибудь сумасшедшие добрые духи, ведь слышали рассказы о таком, когда пленных просто отпускали. Правда было это всего пару-тройку раз и то в первую войну, когда еще не ожесточились взаимно два сошедшихся в смертельной схватке народа. Но вдруг и сейчас повезет, вдруг… Ох уж это безумное «вдруг»! Сколько страданий оно доставляет человеку.

— Десять секунд осталось, — выкрикнул Абу. — Хасан, готовься! Сейчас шашлык жарить будем!

— Не надо, не стреляйте! — донесся дрожащий голос из-под грузовика.

Показалась согнутая в три погибели почему-то держащаяся обеими руками за живот фигура солдата в перемазанной дорожной пылью форме. Солдат с виду показался Салеху каким-то уж очень невзрачным, не по росту подобранная куртка топорщилась на нем острыми складками, сапоги болтались на ногах, закрывая колени. Вот ведь еще, горе-вояка! Похоже, совсем недавно призвали…

— Не стреляйте, мы выходим! — повторил он, поднимая вверх руки, показывая, что не прячет в них оружия.

Следом за ним выбрался еще один, тоже безоружный. Отошел в сторону, встал, независимо заложив руки за спину, искоса поглядывая в сторону зарослей. Контрактник, раненый Салехом, не показывался. Подождав немного, араб громко крикнул, обращаясь к стоящим на дороге солдатам:

— Эй! А где еще один ваш товарищ? Он что выходить к нам не хочет?

— Матрос, гад! Выходи! Из-за тебя всех перебьют! — гневно заверещал вылезший первым боец.

— Заткни хайло, сопля, — с достоинством отозвались из-под машины. — А ты козоеб черножопый, если не ссышь, сам спустись сюда и возьми меня!

Салех громко издевательски рассмеялся.

— Зачем мне к тебе спускаться?! Я сначала пристрелю этих двух мальчишек, чтобы они умерли на твоих глазах, потом выстрелю по машине из гранатомета. Вот тогда спущусь и буду ссать на твой труп!

— Матрос! — взвизгнул со слезами в голосе невзрачный солдатик. — Матрос! Выходи, гад!

Контрактник молчал, видимо, обдумывая сказанное Салехом. Солдат уже бился в откровенной истерике.

— Не убивайте меня! Не убивайте! Это все он! Он, гад! Я сразу не хотел в вас стрелять! Это он меня заставил! Он!

— Ладно, — хрипло выкрикнул контрактник. — Не стреляй, выхожу я…

Матрос оказался коренастым светловолосым парнем лет двадцати пяти, он страдальчески кривился, держась за кое-как перевязанное набухшими уже кровью бинтами, плечо. Смотрел дерзко, презрительно, непокорно. «Сразу в расход! А то как бы не выкинул чего…» — моментально решил для себя Салех.

— Эй, Абу! — позвал он. — У меня все вышли!

— Хорошо! Иди на дорогу, — долетел из-за поворота ответ.