Присев на полусогнутых, я посмотрел за угол. Все как и прежде: снулый овчар, не менее снулый прапорщик, закуривающий очередную папироску, мирно беседующие за самоваром наседки. Самый ответственный участок — здесь. Риск, конечно, страшенный, но кто, господа, не рискует, тот… язвенник или трезвенник.

Все так же на полусогнутых я заскользил по стене пристройки к веранде, и тут меня заметили.

Уж не знаю, что побудило дочку генерала-полковника посмотреть в мою сторону, и не берусь представить, насколько замысловатый путь в ее головке пришлось преодолеть образу затянутого в трикотажный костюм, крадущегося с автоматом в руках незнакомца, прежде чем образ этот успел обрасти соответствующими ассоциациями и в конце концов распался на буквы в одно только слово: «ОПАСНОСТЬ!». Но результат однозначный. Она взвизгнула, вскочила, опрокинув плетеное кресло и указывая на меня пальцем. Впрочем, жена генерала-полковника не успела даже повернуть в мою сторону свое сильно напудренное лицо, а я уже находился у веранды и готов был, перепрыгнув три низкие деревянные ступеньки, одним махом проскочить к застекленной до половины двери. Меня остановил овчар.

Он напал молча, как делают только хорошо обученные и особо злые собаки. Он двигался неуклюже: сказался сидячий образ жизни и обильная кормежка — но очень самоуверенно и напористо. Он ударил меня вытянутыми лапами в спину, и если бы мои ноги в этот момент находились в несколько иной позиции разбега, то не миновать мне сломанного на ступеньках носа.

Но я удержался, хотя корпус и повело вперед, но удержался, скомпенсировал инерцию, согнувшись в поясе.

Дочка генерала-полковника продолжала оглушительно верещать, а я под этот фон едва успевал уворачиваться от злобно клацающих челюстей. Будь овчар действительной службы: матерый, поджарый, вечно голодный — мне бы не сдобровать. Все-таки не один год уже прошел, как я последний раз принимал участие в подобной забаве. А с этим управляться было трудно, но вполне по силам. Уворачиваясь, я поддел его ногой, и хоть кроссовка — не сапог, удар все равно получился достаточно сильным, и овчар, скуля, откатился в сторону. А новый его прыжок (верный, честный пес) я встретил прикладом.

Я не хотел его убивать: уважаю преданных собак — постарался смягчить движение, но и этого скользящего удара хватило, чтобы отбросить пса на метр в сторону. Он снова заскулил, попытался встать, однако лапы его подкашивались, из уха текла кровь — он был больше не боец. Впрочем, из-за него я потерял-таки драгоценные секунды, и проснулся наконец прапорщик в будке у ворот; он уже вовсю пылил ко мне, вытаскивая на ходу штык-нож.

Начиная с взвизга дочки генерала-полковника, все шло вразрез с моими планами. Времени разбираться с этим дармоедом у меня уже не оставалось, но и подставлять ему спину в самый ответственный момент особой охоты не было. Нужно вырубить прапорщика и вырубить быстро.

Я наблюдал за его бегом спокойно, выверив мысленно будущие свои движения на тот момент, когда он окажется в пределах досягаемости.

Дочка генерала-полковника продолжала визжать — да прекратит она когда-нибудь наконец? Словно в ответ на мой вопрос к ней присоединилась и мамаша.

С совершенно озверелым выражением на кавказском лице (страха в его глазах я не увидел — только ненависть) прапорщик подскочил ко мне и замахнулся штык-ножом. Я легко увернулся и держа автомат за ствол въехал ему прикладом по лицу. Бил опять же не со всей силы: прапорщика убивать не входило в мои планы тем более. От удара его качнуло и повело в сторону; из разбитых губ заструилась по подбородку кровь. Прапорщик невнятно охнул, но на ногах устоял. Заметим, что это ему не помогло. Я протанцевал прапорщику в тыл и вышиб из него дух на некий, думаю, достаточно продолжительный срок.

Теперь путь был открыт, и я, перешагнув через распростершееся под ногами тело, двинулся к веранде.