Ладно. Когда придут практиканты, составлю протокол осмотра, и можно будет считать, что допрошены все очевидцы преступления.

С начала следующего дня я занялся текущими делами. Напечатал обвинительное заключение по делу Тряпицына, подшил его, заполнил карточки статотчетности и пошел к прокурору.

В приемной худая и томная завканцелярией Маргарита с густо подведенными глазами и жгучим черным локоном, лежащим полукольцом на меловой щеке, вручила мне свежую почту.

У шефа сидел начальник райотдела, и я воспользовался паузой, чтобы просмотреть полученные бумаги. Среди них был акт строительной экспертизы, я не стал читать его, а сразу заглянул в заключение.

Высокая двойная дверь резко распахнулась, и в приемную вышел грузный и шумный подполковник Молоков.

— Кого я вижу! Здравствуй, Юра! — как всегда радостно удивился он, словно встретил вдруг близкого человека в самом неожиданном месте.

Когда-то мне казалось, что столь бурное приветствие есть проявление открытого дружелюбного характера, и молодому следователю было лестно такое радушие. Узнав Молокова поближе, я обнаружил, что он человек далеко не простой, отнюдь не восторженный, с довольно тяжелым и крутым нравом. А роль компанейского, душа нараспашку, парня — неустранимый стереотип, выработанный двадцатью годами оперативного стажа: умение сходиться с людьми, располагая их к себе с первой минуты, является обязательным качеством хорошего сыщика.

Не выпуская моей руки из широченной ладони и продолжая радостно улыбаться, Молоков отступал в угол, пока мы не оказались скрытыми от посторонних глаз за огромным металлическим шкафом с вещдоками.

Я знал, что Молоков хочет сказать, но он был профессионалом и начал не с того.

— По молкомбинату у нас появились интересные факты: оказывается, Игнатюк организовал в тарном цехе подпольный участок — штамповали крышки для консервирования! Васильцов выбивал жесть сверх фондов, непонятно пока, как списывали… В общем, свяжись с Грибовым.

Грибов был начальником ОБХСС.

— Хорошо, спасибо…

Я отвечал механически, прокручивая последствия для дела от новых данных.

Дополнительная документальная ревизия, очередное продление сроков следствия, выход на «левую» жесть… Это только то, что лежит на поверхности!

— Да, кстати, совсем забыл!

Выбрав подходящий момент, Молоков хлопнул себя по высокому, с залысинами, лбу.

— Там, видно, Фролов чего-то недопонял, но он сказал, что ты не собираешься до конца месяца предъявлять обвинение Вершиковой…

— Посмотрим. — Не оценив дипломатической гибкости собеседника, я толкнул высокую, обитую новеньким дерматином дверь и уже в затемненном тамбуре сообразил, что даже не попрощался с Молоковым — настолько он озаботил меня своим сообщением.

Белов сидел, закопавшись в бумаги, и время от времени делал какие-то пометки большой синей ручкой.

— Дело Тряпицына, Павел Порфирьевич, — ответил я на его вопросительный взгляд.

— Хорошо, — Белов достал листок учета дел, находящихся в производстве следователей, и поставил птичку. — А что у вас с другими делами? Имейте в виду, по молкомбинату вскрылись новые факты, объем работы большой, надо расчищаться!

— Акимов и Гоценко — окончено, подошью, составлю обвинительное… Сейчас вот поступила экспертиза по Перову…

— Ну-ну, — оживился Белов. — И что там? Помню, он ссылался на плохой цемент.

— Причина катастрофы в несоблюдении технологии кладки. Качество цемента нормальное…

— Значит, его доводы опровергнуты… — Он задумчиво забарабанил пальцами по столу.