Смерть наступила около полуночи от проникающего ранения сердца, других повреждений не обнаружено. Легкая степень опьянения, ядов в крови нет.

Да и откуда им быть, ядам? Страховочный контрольный вопрос, на всякий случай. Из того же ряда, что проколотые сигареты.

Я бросил злополучную пачку в «дипломат». Если сейчас осветить ее ультрафиолетом, свежий клей обязательно выдаст проделанные неким сверхподозрительным субъектом страховочные манипуляции.

У Вершиковой не было ни ультрафиолетового осветителя, ни лупы, но она так пристально рассматривала яркую сигаретную пачку, что у меня мелькнула глупая мысль, будто она видит все невооруженным взглядом.

— Откуда это?

Бледная, с отеками под глазами, равнодушная ко всему окружающему, она вдруг оживилась, в голосе появился неподдельный интерес.

— Золотов передал для вас.

— Золотов?!

Здесь приятные пустячки имеют другую цену, чем на свободе. Фирменные сигареты, переданные с воли в знак внимания, — все равно что в обычных условиях ультрамодное платье, специально привезенное из-за границы. А может, и ценнее! Ну кого бы Вершикова удивила в своей парикмахерской новым платьем? А тут в камере — фурор: охи, вздохи, завистливые восклицания. «Счастливица» окажется в центре внимания, событие запомнится.

— Молодец, Валера. Не говорил ничего?

Вершикова распечатала сигареты. Руки у нее были некрасивые — широкая кисть, короткие пальцы с мелкими, будто обгрызенными ногтями.

— Привет передал, о здоровье справлялся. Поддержать вас хотел, ободрить.

Вершикова улыбнулась.

— Молодец, свое дело туго знает!

— Какое «свое дело»?

— Спички найдутся? — проигнорировала она мой недоуменный вопрос.

Я полез в портфель. Тусклый свет слабой лампочки рассеивался в крохотном, без окон, кабинете. Стол прибит к полу, стул и табурет по обе стороны от него тоже прихвачены металлическими уголками. Под высоким потолком лениво вращались лопасти вентилятора, натужно гудел мотор в черном отверстии вытяжной системы.

Они включились автоматически, одновременно с электрическим освещением.

Не помогало. Воздух оставался душным, накрепко пропитанным застарелым запахом дыма тысяч папирос и сигарет. Их курили взвинченные, издерганные опера и усталые следователи, угощали людей, сидящих напротив, — без этого устоявшегося ритуала не обходится почти ни один допрос. Глубоко затягивались подозреваемые, облегчившие душу признанием, нервно глотали дым те, кто был «в отказе» и надеялся выйти отсюда «под расписку». Хотя это и шаблонно, но маленький, начиненный табаком бумажный цилиндрик очень часто оказывал растормаживающее действие и способствовал установлению взаимопонимания.

И Вершикова заметно расслабилась, успокоилась, повеселела. Пора переходить к делу.

Я достал заранее приготовленное постановление, разложил на неудобном столе бланк протокола допроса.

— Вам предъявляется обвинение в умышленном убийстве гражданина Петренко, то есть в преступлении, предусмотренном статьей сто третьей Уголовного кодекса РСФСР…

Привычно выстреливая казенные обороты, я завершил процедуру установленным вопросом.

— Признаете ли вы себя виновной и что можете показать по существу обвинения?

Вершикова цинично скривила губы.

— Показать-то кое-что могу, а вот сто третью брать не собираюсь! Дело-то как было: посидели, потрепались, выпили, музыка там и все дела… Валерка с Галкой наверх поднялись, а Федун ко мне полез… Я и так, и этак: нет, не хочу, отстань, вырываюсь — куда там!

С Вершиковой произошла удивительная метаморфоза.