Их шестеро.

Отец, Матюрен Эрве, состарившийся под тяжестью жизненных невзгод, сгорбленный паралитик, обладал крутым нравом. По выражению лица было видно, сколько страданий выпало на его долю. Этот человек с постоянно дрожавшими руками и трясущейся головой не владел собой. Он был из тех, кто свыкся с несчастьями, как бы даже и не представляя себя вне их. Тело и душа Эрве очерствели.

Матюрен собрался залатать обвалившуюся стену. Сильный порыв ветра едва не сбил старика с ног, хижина задрожала, опорные балки хрустнули, и часть крыши рухнула. Послышался страшный крик. Кричали все разом. Отец семейства был погребен под обвалившейся кровлей.

— Жанна, — проговорила Катрин Эрве, — что там случилось? Пойди, посмотри!

— О, Боже! Отец! — воскликнула Жанна и поспешила на помощь. — Скорее! Он умирает!

Жан и Пьер бросились на крик, задев в спешке младшую сестренку Маргерит. Трехлетняя девочка уже спала и, проснувшись от толчка, в страхе захныкала.

— Боже мой! Что делать? Жан, Пьер, помогите же мне, помогите!

Жан старался изо всех сил. Пьер не отставал от брата. Наконец обломки досок и камни удалось разобрать и вытащить из-под них Матюрена Эрве. Лицо его было разбито, в груди что-то хрипело. Сыновья осторожно перенесли отца на кровать, где тот продолжал громко стонать.

— Воды, воды! — просила Жанна, задыхаясь от слез. — Быстрее! Ах, бездельники!

Катрин, поднявшись, спокойно подошла к кровати и вылила на лицо мужу черпак воды. Вскоре Матюрен пришел в себя, но тут же снова потерял сознание от боли, когда Катрин притронулась к поврежденной ноге.

Рана, очевидно, была серьезной: огромный камень, отскочив от стены, раздробил кость. Теперь нога представляла собой страшное кровавое месиво.

— Тебе очень больно? — спросила Катрин.

— Отец, отец! Ответь мне. Ты слышишь? Чего ты хочешь! Чего ты хочешь, отец, отец! О, мой Бог! — кричала Жанна, и в голосе ее слышалась жалость и истинная любовь к отцу.

Катрин повернулась к братьям — притихшему Жану и спокойному, почти безразличному Пьеру.

— Успокойте Маргерит, отцу очень плохо. Ему необходим покой и тишина, — сказала она.

Крошка не переставала жалобно всхлипывать.

Жанна склонилась над отцом, затаив дыхание. Матюрен Эрве зашевелился, по телу прошла нервная дрожь. Едва он попытался шевельнуть ногой, как его скрючило от боли.

— Врача, Жан! Ради всего святого, Жан, беги, беги же! Несчастный отец!

— Господи! — воскликнула Катрин. — Да какой врач будет беспокоиться по этому поводу! Тут уж ничем не поможешь. Оставь!

Матюрен Эрве бросил жалобный взгляд на жену. Мать не двинулась с места. У нее был дурной характер. Лицо Катрин нельзя было назвать ни красивым, ни уродливым; загар не сходил с ее кожи, натруженные, жилистые руки огрубели от работы в поле и выдавали в этой невысокой женщине недюжинную силу. Весь ее облик, впрочем, был несколько отталкивающим.

Обычным выражением на лице Катрин было безразличие. Она, казалось, привыкла ко всему и ничему уже не удивлялась в жизни. Абсолютно равнодушная к происходящему вокруг, женщина жила машинально и, как правило, не отдавала себе отчета в том, что делает. Всякое действие стало для нее раз и навсегда затверженным, привычным. Не то чтобы это был демонстративный стоицизм или осознанный протест, нет. Просто Катрин давно уже умерла как для счастья, так и для боли и горя.