— А что я такого сказал? — делано возмутился я. — Неужели римский гражданин, к тому же сенатор, не может публично выразить свое искреннее восхищение такими ловкими выскочками, как Помпей, Красс и даже Юлий Цезарь?

— Конечно, мне, презренному рабу, интересоваться политикой не пристало, — пробурчал Гермес. — Но если разговор зашел о политике, скажу — лучше тебе спрятать куда подальше свое мнение обо всех этих важных особах.

— Нет, я не собираюсь лизать пятки проходимцам! — изрек я с пафосом, которому позавидовал бы Катон. — Я пытался прикончить Клодия прямо на глазах старшего претора, и, возможно, мне придется заплатить за это немалый штраф. Но я полагаю, закон не станет меня карать, если я публично выскажу свое мнение о военном авантюристе низкого происхождения.

— Закон тут ни при чем, — пожал плечами Гермес. — Помпей и сам с тобой разберется. Возможно, он уже пытался тебя убить.

— Что ты такое несешь?

— Ты забыл, что тебя пытались отравить? Может, тебе и раньше случалось перейти дорогу Помпею?

— Случалось, — кивнул я.

В чем в чем, а в покушении на мою жизнь Помпея я никак не подозревал. Наверное, так получилось потому, что недостатка в подозреваемых у меня не было.

— Но, если говорить откровенно, я слишком мелкая птица, чтобы привлечь внимание Помпея. — По крайней мере, прежде я утешал себя именно этими соображениями. — К тому же так мне говорили другие люди — из тех, кого малозначительными никак не назовешь.

— Господин, конечно, я — всего лишь ничтожный раб, а Помпей — величайший покоритель народов со времен Александра Македонского, — заявил Гермес. — Но даже мне известно: самый ничтожный из врагов заслуживает смерти.

— Над твоими словами стоит подумать, — вздохнул я. — Возможно, от тебя тоже будет какой-то толк, хотя на этот счет у меня есть серьезные сомнения. Давай разложим все факты по порядку. После того как Нерон попытался меня отравить, он отправился в дом Целера. Я сразу заподозрил Клодию на том основании, что она сестра моего врага и прежде уже пыталась меня убрать. В прошлом она не раз была пособницей Помпея. Но сейчас его окружает множество этрусков, искушенных в науке убивать. Почему он не использовал кого-нибудь из них?

Мы оба погрузились в раздумье, передавая друг другу кувшин с вином.

— Мне вот что пришло в голову, — нарушил молчание Гермес. — Может, Помпей хотел повернуть дело так, чтобы об убийстве никто не догадался? Поэтому и выбрал яд. Все решили бы, что ты отравился несвежей едой или просто умер от какой-то неизвестной болезни.

— Твои слова не лишены смысла. Я только что вернулся в Рим. И в Галлии легко мог подцепить какую-нибудь опасную хворобу. А он, разделавшись той ночью с беднягой Капитоном, счел, что двое убитых — это явный перебор.

— Значит, ты думаешь, что Капитона тоже убрал Помпей?

Разговор об убийствах доставлял Гермесу удовольствие, которое мальчишка не считал нужным скрывать.

— У него имелись на это веские причины, — кивнул я и рассказал о том, что Капитон выступал против военных поселений, столь важных для Помпея.

Выслушав меня, Гермес тихонько присвистнул:

— А я-то думал, самые опасные люди в Риме — Клодий и Милон. Оказывается, эти великие государственные деятели намного хуже.

— Неплохо сказано, — похвалил я. — Клодий и Милон — это всего лишь главари бандитских шаек, и все их притязания ограничиваются господством на городских улицах. А люди, о которых мы говорим, мечтают господствовать над всем миром.