— Ты имеешь в виду Непоса? — вставил Афраний.

Мой двоюродный брат Метелл Непос, в отличие от прочих представителей нашего семейства, был ярым сторонником Помпея. В позапрошлом году Непос был избран трибуном, но стяжал на этом поприще лишь печальную славу. При поддержке Цезаря он пытался вернуть Помпея из Азии, дабы тот вступил в борьбу с Катилиной, и даже настаивал на заочном избрании Помпея консулом. Сенат решительно воспротивился подобному намерению, и в результате Непос лишился своей должности. Он бежал из Рима к Помпею, преследуемый целой когортой патрициев. Что касается Цезаря, который в любых обстоятельствах умел выходить сухим из воды, он помирился с сенатом и сохранил за собой должность претора.

Обведя глазами возлежавших за столом, я отметил про себя, что среди них, как это ни удивительно, нет друзей Цезаря, который славился умением находить себе друзей и сторонников повсюду. Катул ненавидел его, так как Цезарь в свое время попытался отнять у него государственные субсидии на восстановление храма Юпитера Капитолийского и передать эти деньги Помпею. Катулл-поэт наверняка подозревал, что Цезарь был одним из любовников Клодии. Среди знатных римлянок почти не осталось таких, кого Цезарь не удостоил бы своим «особым» вниманием. Афраний принадлежал к партии аристократов, следовательно, являлся политическим противником Цезаря. То же самое можно было сказать и про Пизона. Да, весьма странно оказаться на обеде, где нет ни единого сторонника Цезаря, вертелось у меня в голове. Но скорее всего, так вышло без всякого умысла со стороны хозяина.

После того как подали первую перемену, разговор обратился к вопросу, который в ту пору занимал в Риме все умы: грядущему триумфу Помпея. На следующий день этот вопрос вновь должен был обсуждаться на собрании сената.

— Это первое собрание сената, в котором ты примешь участие, верно, Деций? — спросил Капитон.

— Верно, — кивнул я.

— Какую же тему ты избрал для своей первой речи? — осведомился понтифик Катул.

Согласно обычаю новоиспеченный сенатор, прежде чем занять свое место в курии, должен был произнести речь. Некоторым удавалось произвести настоящий фурор, хотя в большинстве своем подобные речи звучали как жалкий лепет.

— Мне категорически приказано воздержаться от речей до тех пор, пока я не сумею завоевать почет и уважение в должности сенатора, — ответил я. — Боюсь только, если я буду хранить молчание, этого не произойдет никогда.

— И все же тот, кто хранит молчание, всегда останется в выигрыше, — усмехнулся Капитон. — Когда я произнес свою первую речь, консулами были Декула и Доллабелла. Помню как сейчас, я возносил хвалы реформам Суллы, который отнял суды у всадников и вернул их сенату. Казалось бы, тема самая что ни на есть безопасная, Сулла ведь был в это время диктатором. Но когда я вышел из курии, меня окружила целая шайка разгневанных всадников. Я бежал от них по улицам Рима, как заяц от своры собак, до тех пор, пока не ворвался в свой дом и не запер ворота на все запоры. Да только это мне не помогло, потому что мерзавцы подпалили мой дом. Я перелез через заднюю стену, удрал в Капую и отсиживался там до тех пор, пока буря не улеглась.

Трудно было представить, что Капитон рассказывает о себе. Впрочем, эти события происходили задолго до того, как он превратился в бочонок с салом.

— Да, в те времена жить было куда интереснее, чем сейчас, — ностальгически протянул великий Катул.

За этой фразой последовало несколько рассказов о политических убийствах, изгнаниях и опалах давно минувших дней. Вино лилось рекой и развязывало языки.

— Скажи, консул, какая участь ожидает Антония Гибриду? — вопросил Афраний.

Гибрида был проконсулом в Македонии, где претерпел несколько сокрушительных поражений.