Каждому из нас, кто хоть раз прилично ужрался, знакомо то состояние, когда похмелье смешивается с нетрезвостью и недосыпом. В подобном состоянии мы воспринимаем, помимо самых различных страданий, чувство полнейшей вневременности, как будто бы Господь Бог пинками выгнал нас из этого света. Мы не знаем, то ли наступило утро, то ли день доходит до конца, мы и не голодны, и не сыты, нас не интересует ничего, кроме пассивного переживания несчастья, которое сами свалили себе на голову. В подобные моменты Михал чувствовал себя чертовски несамостоятельным Михалом, осколком крупного фрагмента, людской щепкой. Ничего он не желал столь сильно, как собственного конца; вот если бы только он мог найти ту громадную штуку, что его отбросила, он припал бы к ней и растаял, словно снежинка на жаркой земле. Так может тосковать глина, стремящаяся стать частью скульптуры. И действительно, этим утром Михал и был именно глиной. Никому не нужным комочком, понимающим лишь то, что не следует так напиваться; у других бывает обычное похмелье, а у него что-то нечеловеческое. Быть может, это семейное, может это протестует организм. Искупление пьянства достойным образом находится далеко за пределами его возможностей; а чем дольше Михал сидел, тем лучше понимал, что от дневных дел не отвертеться. Он еще пробовал будить Павла — тот спал словно гадкий мальчишка, замордованный издевательствами над младшими школьниками — так что Михал еще раз закурил, выпил еще одну чашку кофе, с каждым очередным глотком понимая, что ничто не спасет его от урока истории в без десяти девять утра.

И он храбро вышел в дождь.

* * *

— Стой, стой, черный мальчонка!

Мужик походил на монаха-душегуба из третьеразрядного фильма. На нем была блуза скейтбордиста с капюшоном, на несколько размеров больше необходимого. На нее он надел пуховую безрукавку, тоже слишком большую, штаны свободно свисали, а притоптанные штанины покрывала грязь.

Михал повернул голову, но не притормозил, размышляя над тем, что этому придурку стукнуло в голову с черным мальчонкой. Тип поравнялся с ним. Несмотря на натянутый на лоб капюшон, Михал заметил татуировку на щеке. Кроме того, у незнакомца были жирные точки на костяшках обеих ладоней, так что Михалу туг же пришло в голову, а не имеет ли он дело с особым видом глупца, который татуирует себе на шее надпись ТОЛЬКО ДЛЯ ПАЛАЧА, получив пару лет условных.

— Я тебя знаю, — сказал странный тип.

— Поздравляю.

— Знаю, честное слово. Черный, черненький.

— У меня нет мелких.

— А нужны крупные, — засмеялся парень, и Михал расхохотался вместе с ним.

Какое-то время они шли в одном направлении. Дождь полил как из ведра, прохожие шли, прижимаясь к стенам. Шустрые ручьи хулиганили рядом с бордюрами, а каменные дома на другой стороне улицы казались пришедшими совершенно из иного мира.

— А ты знаешь, что это конец? — вновь заговорил незнакомец. — По глазам твоим вижу, что ты это знаешь, а если и не знаешь, то догадываешься. Такие вещи я всегда узнаю.

— Поздравляю, — повторил Михал.

— Это вопрос дней, возможно — нескольких недель.