— Поздравляю, — повторил Михал.

— Это вопрос дней, возможно — нескольких недель. Ты поможешь мне? Нужно предостеречь людей, — цепко схватился он рукой с татуировкой LOVE в плечо Михала. — Сам я не справлюсь.

— Предостеречь перед чем? — Михал стряхнул его руку и ускорил шаг. Если сейчас не попадется сто восемнадцатый маршрут, он опоздает в школу, и зачет по методике преподавания пролетит как фанера над Парижем. Незнакомый тип тащился за Михалом.

— Нужно собрать людей, — бубнил он. — Не только отсюда, изо всей Польши. Они обязаны прийти сюда. Слушай меня, это очень важно, важно, чтобы все пришли, вот как стоят, без оружия и денег, лучше нагие, чем грязные. Отец должен оставить сына, муж — жену и отправиться в путь. Отправиться вон туда, — указал он рукой в сторону жилых блоков.

Михал глянул на него со смесью раздражения и любопытства.

— Туда? Зачем?

— Чтобы спасти людей! — даже подскочил от возбуждения тот. Ты не знаешь, ты — все-таки — не знаешь! Святой Вроцлав. Послушай меня, мальчик, — захватил он лицо Михала в обе свои ладони, — очень скоро все пойдет к чертям. Весь свет. И спасется только Святой Вроцлав. Так мне сказано, и так оно и станется.

Михал схватил незнакомца за запястья и рванул с такой силой, что тот застонал от боли.

— Лапы убери! Если ты такой умный, иди туда сам.

Он оттолкнул парня, и тот бессильно, словно манекен, полетел прямиком в лужу среди припаркованных машин.

— Не могу, — шепнул он, — мне нельзя. Пока что не сейчас. Но я должен спасти стольких, сколько смогу.

* * *

Если что и объединяло Малгосю с незнакомцем, с которым столкнулся Михал, то это предчувствие близкого конца света, ее света; правда, Малгосе трудно было распознать — что является ее светом, а что проживает снаружи. Иногда ей казалось, что из ее тела вырываются миллионы нейронов и расходятся вроде редеющей паутины — к тетке под Вроцлавом, на отцовскую работу, в миллионы мест, а раз никто их не увидит, то и не уважит. Потопчется по ним, даже порвет, без какой-либо злой воли. Иногда же она представляла себя одной-одинешенькой, словно стиснутый кулак.

Свет кончался, а девушка не знала, что будет дальше. Словно бы умирала — именно так мне нравится ее представлять. Вхождение в состояние взрослости по мнению Малгоси и было как раз умиранием. Именно об этом думала она, глядя на достойное здание XIV общеобразовательного лицея, прячась от дождя в заломе стены, держа в руке сигарету настолько отсыревшую, что она никак не желала подкуриться.

Через несколько месяцев она сама сдаст экзамены на экзамен зрелости, сдаст на одни пятерки, потом пойдет в высшее учебное заведение, которое сама себе выберет. Никаких проблем. Не нужно быть столь умным как Малгося, чтобы знать: в нынешние времена даже сарай способен закончить лицей, не говоря уже о выпускных экзаменах. Малгося, выпускница самого лучшего вроцлавского общеобразовательного лицея, блеснет звездочкой на занятиях по греческому языку, а потом хлопнет дверью и выедет из дома, загнанная в приводной механизм чудовищной и прекрасно оплачиваемой работы. Выедет, потому что все выезжают, в какое-нибудь приятное местечко, где никто не будет считать, будто бы она уродина.

Но Малгося умрет. Она была достаточно умна, чтобы понимать это. Быть может — если Господь Бог существует, и у него нет чувства юмора — она и вправду попадет в зеленую Ирландию (ибо, как это можно не уехать отсюда — каждый говорит об этом, словно о какой-то обязанности), найдет себе порядочного мужчину, поскольку на Западе сам факт бытия полькой дает столько же, сколько и операция по увеличению бюста, и он засыплет ее деньгами.