Изменить размер шрифта - +
Вот это гнилое болото, – он обвел рукой гостиную, – или новая, экстремально опасная жизнь и масса заданий для вашего скучающего ума. Если согласны, приходите завтра в Управление. Трезвым, – добавил Майло, перед тем как повернуть ручку двери.

Кембритч не появился ни завтра, ни послезавтра. Все это время он пил как проклятый, кололся и носился по городу в невменяемом состоянии, о чем Тандаджи исправно докладывали наблюдатели. Как ухитрился никого не сбить – удивительно. Пришел виконт на четвертый день. Брякнулся в кресло, достал сигарету и совсем другим голосом сказал:

– Ладно, давайте свое дело. Все равно меня больше ничего уже нормально не вштыривает.

Люк вписался в расследование с азартом первооткрывателя. Превосходно отыграл свою роль. Правда, первые дни провел в ломке – тогда-то и пригодились виталисты с врачами и капельницами. Не дав новоявленному агенту передохнуть, Тандаджи кинул его на второе дело, потом на третье, выбирая пожестче, поопаснее. Настоял на тренировках в тире, на занятиях по борьбе. И сам не мог налюбоваться на плоды рук своих: Кембритч был мастером импровизаций и отдавался делу с такой восторженной безуминкой, так рисковал и подставлялся, что иногда и невозмутимому тидуссу становилось страшно. Но результат перебивал все – сколько же дел благодаря ему было раскрыто с блеском, сколько преступлений предотвращено. А методы… пусть он продолжал пить, безобразничать и совращать женщин. Зато делал это с пользой для страны.

Так королевство Рудлог получило еще одного верного гражданина, а Тандаджи – превосходного агента.

 

* * *

Храм Всех Богов был тих и безлюден, и статуи Великих Стихий на фоне светлых стен казались настоящими колоссами. Отблески мерцающего погодного купола вспыхивали на их лицах – строгих, задумчивых, яростных, печальных и нежных, – и создавалось полное ощущение, что Стрелковский, шагая по слишком громко хрустящему песку, нарушил их уединение, время, когда они могут отдохнуть от просителей.

Игорь не сразу поехал в храм. Он колесил по городу на машине, стоял в пробках, думая о том, что ему совершенно не хочется домой, к Люджине. Он знал и видел в ее глазах все, что она не может сказать и никогда не скажет. И чувствовал себя подлецом. Потому что не может и никогда не сможет ответить.

Стрелковский обнаружил себя в спальном районе, где жила старая учительница, их с Полей «бабушка», Тамара Марковна. И хотя недавно уже был у нее, остановил машину у магазина, снова закупил продуктов, любимых старушкой конфет и пошел напрашиваться в гости.

Тамара Марковна была уютной и доброй, как пуховый платок, деликатной и интеллигентной и так живо рассказывала о своих учениках, расспрашивала о Полине и о Люджине, что он пригрелся, расслабился и успокоился. И уже в состоянии полного умиротворения поехал в Храм. Помолиться и спросить совета.

Сколько раз за прошедшие семь лет он выполнял этот ритуал – наполнить драгоценными маслами чаши у ног Божественных Стихий, поклониться, встать на колени, прочитать славословия. Шепчущий речитатив – громко он не мог, голос срывался – всегда вызывал у Игоря почти экстатическое состояние. Будто обугленная и скукоженная душа расправлялась, через невозможную боль обновлялась, со стыдом и осознанием собственной ничтожности перед огромным потоком любви, исходящей от тех, к кому он обращался. Боль приносила слезы, слезы очищали, утешали, просветляли, и душа вставала на место. Здесь он мог отдохнуть от своей тоски, от потери, которая убивала его. Там, где было тяжело, становилось легко; туда, где бушевали ярость и злость, приходили смирение и тихая печаль.

Здесь у него ничего не болело. Но снаружи, в мире, все начиналось снова.

Стрелковский скорее почувствовал, чем услышал тихие шаги со стороны келий. По песку легко ступал Его Священство, и Игорь откуда-то понял, что тот ждал его.

Быстрый переход