— Полагаю, он действительно судит тебя, — сказал Хомер. — И меня. Житейская мудрость гласит, что в неприятностях с детьми всегда виноваты родители.

Доктор Грегори побеседовал с ними троими вместе, затем отдельно с Джейсоном, после него — с Хомером и, наконец, — с Изабел.

— Что он тебе сказал? — спросила Изабел сына.

— Ничего.

— Тогда что ты там делал?

— Ничего.

Джейсон казался очень довольным своим секретом, в чем бы он ни заключался. Изабел почувствовала, что он внезапно вырос, что он удаляется от нее; там, где раньше была расщелина, теперь зияла пропасть. Ее дитя уходило от нее, его вырвали из ее рук; она тянулась к нему, но он равнодушно повернулся спиной. Его жизнь только начиналась. Какое значение имела ее жизнь.

— Что он тебе сказал? — спросила Изабел у Хомера.

— Спросил про мое детство и мою интимную жизнь.

— Что ты сказал?

— Не очень много. Что у родителей был властный характер, а моя интимная жизнь превосходна.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— Моя интимная жизнь? — повторила Изабел за доктором Грегори, когда очередь дошла до нее. — Какое странное выражение. Словно у меня две разные жизни.

— Большинство моих пациентов знают, что я имею в виду, — сказал он, ласково ей улыбаясь. Один глаз у него немного косил. Иногда трудно было сказать, в каком направлении он смотрит.

— Я — не ваша пациентка, — сказала Изабел. — Ваш пациент — Джейсон.

— Рад, что вы проводите различие, — сказал он. — Некоторые из матерей не могут отделить себя от своих детей, и это ведет к всевозможным неприятностям. В чем, по-вашему, дело с Джейсоном?

— Ни в чем.

— Возможно, вы правы. Так какова ваша интимная жизнь?

— Никудышная, — сказала Изабел, не подумав и, сказав это, подумала, что так оно, наверное, и есть. Секс с Хомером был всего лишь приятной гимнастикой, он не был средоточием, центром их супружеской жизни, чем, безусловно, может и должна быть физическая близость. Она позволила себе вспомнить, как это однажды было и, возможно, могло бы быть опять, и с каждым ее словом горизонты ее сознания раздвигались все шире. Там появились тревога и чувство потери, и страх, но и огромная надежда: видение, мысленный образ. Казалось, ей снова восемнадцать. Изабел задрожала, испугалась, что сейчас расплачется.

— И это источник ваших недоразумений с мужем?

— Нет. Из этого источника ничего не проистекает.

— А что могло бы проистекать?

— Дети. — Она снова ответила, не думая. — Но этого я не могу, — добавила она. — Джейсона и одного более чем достаточно, к тому же и Хомер — единственный ребенок, и я, и, по-моему, для нас естественно иметь одного ребенка в семье.

— Но вы не обсуждали этого с Хомером?

— Нет.

— При том, что обсуждаете почти все?

— Да. Непрерывно. До бесконечности.

Мы тоже можем говорить до бесконечности, подумала Изабел, и сказать все, что угодно, и ни к чему не прийти. Ничего, все в порядке. Она снова вернулась в настоящее. Уверенная в себе, хозяйка положения, знакомая с правилами игры.

— Я думаю, вы что-то утаиваете, — сказал доктор Грегори.