Поджарый и мускулистый, он отличался необыкновенной силой. У него были тонкие черты лица, кожа редкостной белизны, длинные черные волосы, вьющиеся от природы, красиво очерченный рот, над которым топорщились юношеские усики. Но самой чудесной особенностью его внешности, придававшей ему неповторимое обаяние, были глаза — два огромных черных алмаза, — обычно сверкавшие невыносимым блеском, но иногда, как сейчас, проникнутые странной кротостью.
Широкая грудь его была затянута в серо-голубой бархатный колет. Сильные ноги обуты в высокие сапоги из мягкой рыжеватой кожи, с очень высокими каблуками и с громадными шпорами, победоносно звеневшими при каждом шаге. Широкий отложной воротник оставлял открытой мощную шею, словно бы выточенную из белоснежного мрамора. (Вероятно, именно ему была обязана своим появлением на свет эта мода, которой предстояло расцвести несколькими годами позже. ) Вместо перевязи он нацепил широкий шарф из белого шелка — именно этот цвет, по его наблюдениям, предпочитала Бертиль. Шляпа, украшенная алыми перьями, была залихватски сдвинута набок, перчатки с раструбами доходили до локтей, а на старом кожаном поясе болталась невероятных размеров шпага.
Все выглядело несколько потертым, заношенным, выцветшим, но зато блистало чистотой, а появившиеся кое-где прорехи были аккуратно заштопаны. Носил же он свой костюм с непринужденностью знатного вельможи, с природным изяществом, что не могло укрыться от взгляда внимательного наблюдателя, каким был Пардальян, умевший быстро оценивать как людей, так и вещи. Надо полагать, этот тонкий знаток не нашел изъянов в наружности и в одеянии Жеана Храброго, ибо улыбался все с той же очевидной благожелательностью.
Между тем влюбленный продолжал изливать свои радостные чувства и восклицал, ликующе смеясь:
— Ее отец! Это ее отец! Кто бы мог подумать? А я-то, негодяй из негодяев, я посмел обвинить ее!.. О, следовало бы вырвать этот поганый язык и бросить его собакам!
Внезапно он вспомнил, какую роль довелось сыграть в этой истории Пардальяну, и громогласно провозгласил:
— Сударь, если бы не вы, я убил бы ее отца! Потому что я его непременно убил бы, — добавил он со столь свойственной ему горделивой убежденностью. — Тогда, что говорить, мне оставалось бы только броситься в Сену! Ах, шевалье, я обязан вам по гроб жизни… Эй! Да вы что, взбесились? Дьявольщина!
Вот чем были вызваны эти восклицания.
У Пардальяна, безусловно, имелись веские причини, чтобы остаться. С другой стороны, он знал, что лучший способ подружиться с влюбленным — это дать ему выговориться всласть, никоим образом не прерывая его излияния. Поэтому, решив пока не расставаться с Жеаном Храбрым, Пардальян слушал его с непоколебимым терпением. Однако в намерения шевалье не входило чрезмерно утомляться, а потому он поднялся на крыльцо и уселся, прислонившись спиной к одной из колонн. Вследствие этого он оказался в глубокой тени, и с улицы его нельзя было разглядеть, тогда как фигура стоявшего перед ним влюбленного, напротив, вырисовывалась весьма четко.
Слушая, казалось бы, с полным вниманием, Пардальян по старой привычке всматривался своими зоркими глазами в темноту ночи. Вот почему он сразу увидел, как кто-то коварно подкрадывается сзади к молодому человеку. Внезапно незнакомец прыгнул. Тускло блеснуло широкое и острое лезвие. Если бы не Пардальян, с влюбленным и с его грезами было бы разом покончено. Смертельный выпад был нанесен столь стремительно, что предупреждать юношу было уже бесполезно. Шевалье действовал решительно и без колебаний. Обхватив Жеана Храброго своими мощными руками, он оторвал его от земли и привлек к себе.
Убийца от неожиданности сломал свой нож о крыльцо.
Всегда бурная и часто опасная жизнь приучила Жеана не терять хладнокровия ни при каких обстоятельствах. Поэтому он не выказал ни волнения, ни испуга, а едва Пардальян отпустил его, ринулся вниз по ступенькам, которые только что преодолел против собственной воли, дабы свести счеты с нападавшим. |