— Вот, — воин, не умевший читать, указал пальцем на стену, — в этой песне рассказано, как создать такую ткань. — Он хлопнул себя по груди, затянутой чёрной кожей жилета. Второй воин громко кашлянул. Первый нахмурился. — Чего?

— Вот тут это записано. — Показал он на противоположную стену.

Первый воин покраснел вновь, отчего-то гневно нахмурился, но промолчал. Они двинулись дальше и вскоре коридоры начали переплетаться, теперь в любой стене было множество дверей, ведущих в самые разные помещения. А ещё, появились звуки. Странная какофония, разных звуков.

Воины говорили, показывая на проходы, на помещения, а они почти не слушали — эти звуки впереди…, они слышали звон оружия, крики, иногда смех, какие-то злобные вопли. Всё это неслось с разных сторон. А потом они услышали громкое пение, доносившееся из проходов слева. Все головы повернулись туда, некоторые дети сбились с шага.

— Там разучивают боевые песни. — Пояснил воин, после чего нетерпеливо дёрнул за верёвку, пришлось продолжить движение.

А когда остановились, их пропитал ужас, а коленки начали подкашиваться.

Они зашли в помещение, где не было ничего ужасного — стены завешаны оружием, на одной из стен есть письмена, на других ничего. Посередине видно стол.

На столе видно засохшую кровь.

И лежит на том столе, поблёскивая сталью, острый нож.

В комнату, вслед за ними, вошла женщина в красивом зелёном платье. Она пошла к столу и села на скамейку, после чего тяжко вздохнула и кивнула.

С Лограна сняли верёвку, толкнули в спину. На негнущихся ногах, мгновенно пропотев, он подошёл к столу. Умоляющим взглядом он смотрел на госпожу…, в её руке, сжимавшей нож…, на тыльной стороне её ладони, он увидел печать Свободных.

Он выпучил глаза и замер, пропустив мимо ушей её слова — пришлось повторить трижды, прежде чем он понял, что именно от него требовали.

Девушка за столом не была рабыней, но и госпожой она тоже не была.

При этом на шее девушки он увидел ожерелье из золота, а за её платье, можно было купить не меньше одной молочной коровы!

— Мальчик, руку протяни. Если ты это не пройдёшь, еды тебе не дадут. — Он, молча, смотрел на нож, и женщина повернулась к воинам. — Может, подержите его? А я уже…

— Нет. Руку он должен протянуть сам. — Ответил ей воин.

— Ладно, — она тяжело вздохнула, — мальчик, всё хорошо будет, но это пройти нужно, иначе ты здесь будешь сидеть, пока не помрёшь или пока не ослабнешь так, что тебя просто выкинут за ворота города. Ты хочешь оказаться ослабшим от голода, посреди равнин?

Он протянул руку.

Оказаться в поле, едва живым от голода — верный путь стать чьим-то ужином.

— Другую, на которой печать Свободных.

Он замешкался, на глазах появились слёзы, но теперь стало понятно — рабам печать не полагалась…, рабство. Его ждёт проклятое Баргом рабство…

Однако последовало нечто иное, чего видеть или о чём слышать ему не доводилось.

Девушка схватила его за запястье и прижала руку к столу. После чего начала аккуратно наносить порезы поверх шрама от клейма. Он держался, сцепив зубы, старался не кричать и не стонать, но получалось плохо и когда клеймо покрылось десятком разрезов, он всё же застонал от боли. Девушка, закончив, развернула свёрток, что принесла с собой. Ему снова пришлось положить руку на стол. Раны были промыты и зашиты — грубо, как попало, что не оставляло сомнений, когда раны заживут, тыльная сторона ладони будет так покрыта шрамами, что от клейма и следов не останется. Но зачем? Тем, кто лишался печати, её срезали вместе с куском кожи, а тут…

Когда он отошёл от стола, дети смотрели на него круглыми глазами, лицами белые все.