Добрыня на людской гомон мало обращал внимания. Пошел мимо бревенчатых изгородей, миновал торжище широкое. Все ему тут было знакомо, каждая лавка, каждый тын у мастерских, кажется даже, что каждая плаха на мостовых была хожена-перехожена. Новгород раскинулся на влажных болотистых землях вдоль Волхова, без мостовых тут было не обойтись, и их стелили-перестилали, почитай, через каждые два-три года. Да и дома ладили-правили нередко – торговым людям града было выгодно показывать свое богатство-благосостояние, а новгородские плотники слыли великими умельцами по всей Руси. Да и сам Новгород считался одним из наиболее значительных градов на пути из варяг в греки16. Так что толковыми и богатыми слыли новгородцы. И чтобы их так ловко обвели вокруг пальца?..

– Не иначе как заморочили их, – произнес подошедший к посаднику Путята.

– Догадался наконец, – проворчал Добрыня. – А то все про исполох твердил, как баба какая глупая из чащи лесной. Причем и ты под мороком был, клянусь в том крестом, в который верю! А чтобы христианина чарами заморочить… Тут чародейство не абы какое нужно.

И нахмурился Добрыня, догадываясь, кто обладает столь мощной чародейской силой, чтобы на целый город морок наслать. Вон и сейчас он чует…

Пока же посадник повелел священникам кропить все святой водой, псалмы петь, а потом начать разъяснять новгородцам про новую веру. О том, что зла от нее местным не будет, что останется Новгород вольным и великим, только связи с миром расширятся да торг станет более выгодным и разнообразным. Местные это слушали недоверчиво, потом спрашивать начали:

– А как же боги наши прежние, заступники извечные? Их-то куда?

– А что вам до них, если и им до вас никакого дела?

– А новому Богу есть до нас дело?

– Есть, – отвечали им. – Ибо сказал Он, что всякий, кто в Него уверует, спасен будет.

Добрыня в этих разговорах особо не участвовал. Его сейчас интересовало, как с мятежной Детинецкой стороной совладать. Вот и отправился на набережную Волхова, туда, где некогда большой мост перекрывал реку, соединяя обе части Новгорода – Детинецкую и Торговую. Сейчас же от моста только сваи из речного потока выступали. А вот на другом берегу наблюдалось оживление, там никто не дремал. И, заметив Добрыню, сразу зашумели.

Его распознали, даже несмотря на то, что посадник был в воинском облачении – кольчужная сетка до самых губ подбородок скрывала, наносник с обода шлема лицо почти надвое делил. Но накидку его алую тут все хорошо знали, как и горделивую стать посадника. Стали тыкать пальцами:

– Вон он, явился губитель наших богов!

И рев начался, вой, рык лютый. Люди на Детинецкой стороне стояли стеной, потрясая кулаками. Ну и хоть бы ругались как положено, а то словно дикие звери выли. Добрыня видел на лицах своих дружинников озадаченность, молодой Воробей даже закрестился истово. И этот жест еще пуще обозлил людей на Детинецком берегу. Начали камни кидать через Волхов, тесаками потрясали, дубинами. И, опять же, ревели, рычали по-звериному.

Добрыня только наблюдал. Гулкий шепот-призыв в голове еще слышал, но не обращал внимания, настолько решительно настроен был. А вот на беснующихся на том берегу шепоток явно действовал, бесились от него, были словно в раже некоем, в ярости лютой. Добрыня заметил, как знакомый ему тысяцкий Угоняй повелел метнуть на Торговую набережную булыжник из орудия. Причем указывал прямо на посадника в его алом плаще.

Добрыня на всякий случай сделал пару шагов в сторону и следил, как огромный валун тяжело перелетел реку и плюхнулся у самого берега, обдав илистой грязью место, где он только что стоял. Да, научен кое-чему Угоняй, это вам не какой-то Соловейка из волхвов. Соловейку Добрыня тоже приметил и впервые ощутил настоящее волнение.