— Ну… не любит — полюбит, дело такое, — усмехнулся святой брат.

— Да если б так, брат Диего! Тут не только в любви дело… Он же как мужчина… ну… — Свидетельница неожиданно смутилась, но все же продолжила: — Я же говорила, что пыталась с ним… Так он меня оттолкнул с таким ужасом, будто увидел перед собой змею!

— Оттолкнул? Тебя? — Сидевшие за столом недоуменно переглянулись.

Оттолкнуть такую женщину… тем более, которая хочет сама…

— Так, может, он содомит? — вслух предположил князь. — Мальчиков любит или мужчин?

— Нет! — Бенедетта тряхнула огненно-рыжими локонами. — Просто наш булочник всех… ну… таких, как я… женщин считает отродьем дьявола! Святоша — так его у нас и кличут, посмеиваются. Нет, правда! Но есть ведь на свете и иные мужчины, которые… — Женщина замолчала, не договорив, и снова посмотрела на воеводу.

— Вот зыркает! — прошептал тот. — Такая с ума сведет кого угодно. А вот булочника, поди ж ты, не смогла. Ну и булочник у них… какой-то не от мира сего, что ли.

— Ты что-то хотела сказать, Бенедетта? — напомнил брат Диего. — Ну, продолжай же, не бойся!

— А и скажу! — пожала плечами Бенедетта. — Похоже, к колдунье нашей, Аманде, Фиделино неровно дышит.

— Похоже? Почему?

— Да видела я пару раз, как он стоял у ее забора… а ведь дом его совсем в другой стороне, — женщина усмехнулась. — И главное, он меня тогда заметил, ну, Фиделино, сразу как-то смутился да быстрым шагом ушел, даже не поздоровался, вот тут и думай…

— Вижу, Аманда ваша многих с ума свела.

— Да не многих — молода еще! — с какой-то неожиданной ненавистью выкрикнула Бенедетта. — И не наша она — чужачка, из Калельи откуда-то, сирота. Родичи ее в нашем селении жили, да померли, а домишко оставили ей. Повезло дурехе! Но, правду сказать, девица она чистоплотная, двор всегда выметен… почти… Чистюля-то чистюля, а вот, когда мы приходили, у самых ворот валялась шелуха тыквенных семечек. Может, правда, и принесло ветром, не знаю.

Доминиканец вдруг улыбнулся:

— А хорошо вы ее с подругой своей отдубасили!

— Да уж, — посветлела лицом рыжая. — На славу намяли бока!

— Как же она к вам вышла-то? Такая дура?

— А что нам ее звать-то? Выволокли за волосы во двор да отпинали… ой! А нечего чужих мужей сманивать!

Поняв, что попалась, последнюю фразу Бенедетта выкрикнула с вызовом, громко, а уж глазами сверкнула так, что Егор даже пожалел несчастную ведьмочку.

— Так-так, — следователь, конечно же, не упустил момента, — а ну-ка о мужьях поподробнее! Я так понимаю, о Жузепе, лодочнике, супруге подруги твоей, Эужении, речь идет?

— О нем, — спокойно кивнула женщина. — Чего уж тут скрывать-то. А дело так было: Жузеп как раз шапку потерял, хорошую шапку, кожаную, да не в этом дело, а в облатке, что в шапку вшита была, Эужения и вшила. Не простая облатка, от самой Пресвятой Черной Девы, у паломников куплена с горы Монтсеррат.

— Ого! — брат Диего восхищенно цокнул языком. — Вещь добрая.

— Так и я ж говорю! Была бы простая шапка, а так… жалко все-таки. Я в этот день в гости зашла к подруге, там и булочник был, Фиделино, — заказанный пирог принес. Шапку эту — облатку! — за разговором и вспомнили, так булочник возьми да и скажи: мол, какую-то шапку на заборе у Аманды-знахарки видел — там, мол, и висит.