«В ту пору мне было семнадцать лет, и я тоже была добровольцем, служила санинструктором в одном из полков 324-й стрелковой дивизии генерал-майора Кирюхина. Эта дивизия вместе с другими дивизиями Десятой армии 3 января окружила сухиническую группировку вражеских войск. На рассвете 6 января наша «десятка» освободила Мещовск, 7-го — Серпейск, 8 января — Мосальск, К 20 января я со своим пунктом приема легкораненых оказалась в селе Ракитном и отлично помню, как в это большое село привезли московских ребят из отряда Радцева. Я перезнакомилась с многими из них — с Бойченко и его комиссаром Осташевым, с Володей Шавыриным, с девчатами-санинструкторами. Наверняка виделась я и с Ларисой, Валей и Норой…

Через день-два мне пришлось снова столкнуться с некоторыми из этой московской группы, но при каких страшных обстоятельствах!..»

Все-таки разведчик и диверсант Лариса Васильева была совсем еще девчонкой. Подругам было порой неловко с ней. В Ракитном, например, она затеяла игру в снежки и даже каталась с деревенскими пацанами с горки. Валя и Нора держались степенно, а на Лариску никакой управы не было. И вечно хотелось ей петь. И то и дело бегала она по избам — все Володю своего искала.

Потом она надумала истопить баню для девчат, даже веники где-то раздобыла, а мыло у них казенное было, хозяйственное мыло, очень похожее по форме и цвету на толовые шашки.

— Я вам лучшую в мире баньку устрою, — болтала она, — как у нас в Еремине!

Собираясь в баню, Лариска пела:

Нора прислушалась. Что-то новое в репертуаре Васильевой. Очень грустное, как за душу берет! И ведь наша — партизанская! Нора прислушалась, выкладывая белье из вещевого мешка.

У Лариски перехватило горло, она стала всхлипывать, заплакала. Нора подбежала к подруге — никогда не слышала, не видела она, чтобы Лариска ревела!

— Что с тобой? Успокойся, милая! Все будет хорошо!..

— Ой, Норочка! Вспомнила я отцовскую песню партизанскую и папу вспомнила. Жалко его стало. Совсем молодым умер, а ведь ему было бы сейчас всего каких-нибудь сорок пять лет — мог бы казачьим полком командовать, фашистов громить!..

Себя она не жалела. А это была ее последняя песня. «В чистом поле, поле под ракитой…»

Совсем недалеко за селом Ракитное ждала Ларису ее ракита…

Баня так и не состоялась: в 17.00 приказано было выступить в поход к линии фронта. Мороз стоял — не меньше сорока.

В Ракитном Радцев в предвидении тяжелого марша велел гранаты и основную часть боеприпасов погрузить на сани, а вскоре выяснилось, что старшина отряда задержится в Ракитном, получит продукты и тогда уж догонит отряд в пути. По дороге из Ракитного старшина попал под бомбежку и в Попково не прибыл.

Отряд Бойченко вытянулся гуськом по заснеженной дороге — полсотни бойцов, включая трех девушек. Пала густая тьма. В открытом поле бушевала злая метель. Бойченко редко останавливался на привал, вел отряд форсированным маршем. Самые крепкие бойцы скоро выбились из сил. Девчата, изнемогая от усталости, очутились в хвосте колонны, но страх гнал их вперед — боялись отстать, заплутаться в завьюженной, исхлестанной ледяным ветром степи. Кто-то догадался сложить на лыжи тяжелые вещевые мешки. Брели в непроглядных потемках, тянули самодельные сани за собой.

Так прошло пять часов. Десять. Двенадцать. Бесконечно тянулось безлесное ополье. Не только девчата, но и парни засыпали на ходу, падали.

Этот марш-бросок продолжался пятнадцать часов.

Многие из отряда Радцева не выдержали тягот этого ночного марш-броска и остались в Козарах. А Лариса и Валя выдержали, хотя от усталости валились с ног даже здоровенные парни.