Да, она попалась. Теперь уже ясно.

– И все же… какие же у нее были мотивы? – настаивал Дермот.

И мосье Горон стал ему отвечать. Солнце спряталось за деревья, оставя по себе багровую полосу в небе и душный жар. Французское солнце бьет в глаза, как прожектор; когда оно опустилось, им пришлось долго моргать, осваиваясь с переменой освещения. Бусинки пота блестели на лбу у мосье Горона.

Дермот приподнялся, чтоб бросить окурок через каменную балюстраду, подле которой стоял их столик. Но так и застыл с окурком в руке.

Терраса поднималась на два-три фута над мощеным двориком, где стояли точно такие же столики. За одним из столиков под самой балюстрадой, так что голова ее приходилась вровень с ногами Дермота и мосье Горона, сидела девушка, своим темным платьем и шляпкой угрюмо нарушавшая веселый колорит Ла Банделетты. Она задрала голову; Дермот смотрел прямо ей в глаза.

Девушка была хорошенькая, ярко-рыжая, на вид лет двадцати двух – двадцати трех. Долго ли она просидела так, невидимая за бьющими лучами солнца, неизвестно. Перед ней стоял нетронутый коктейль. За ее спиной по авеню де ла Форе гудели и жужжали машины, и открытые экипажи цокали и звякали так мирно и безмятежно, будто ничего не стряслось и не может стрястись.

Вдруг девушка вскочила, с грохотом перевернув стакан и расплескав коктейль по всему оранжевому столику. Она быстро схватила сумочку и ажурные черные перчатки, швырнула на столик пятифранковую монету и бросилась прочь. Дермот, не в силах забыть выражение ее глаз, не отрываясь смотрел ей вслед.

Мосье Горон заговорил, не повышая голоса.

– И дернул же нас черт, и тянул же нас кто-то за язык разговаривать в общественном месте! – высказался он. – Это ведь мисс Дженис Лоуз.

Глава 7

– Ну, успокойся, Дженис, – утешала ее Елена, – ты просто в истерике.

Дядя Бен, наклонившийся потрепать за ухо своего спаниеля, который пристроился возле чайного столика, бросил на племянницу такой горестный взгляд, что его можно было и не сопровождать словами.

– Вовсе я не в истерике, – ответила Дженис таким срывающимся голосом, что это прозвучало совершенно не убедительно. Она сдернула перчатки. – И это не сон, и не догадки, и не выдумки. Говорю вам, – она уже почти перешла на крик и бегло глянула на Еву, не встретясь с ней глазами, – они собираются арестовать Еву!

У Елены расширились глаза.

– Да за что же?

– Мамочка, да потому, что они считают, что это она убила!

– И охота тебе повторять всякий вздор, – вздохнула Елена, но тем не менее за этим последовала неловкая пауза.

«Не может быть, – пронеслось в голове у Евы. – Нелепость. Вот уж не думала, не гадала».

Ева механически поставила на стол чашку недопитого чая. Просторная гостиная виллы «Привет» сияла натертым паркетом. Передние окна выходили на рю дез Анж; в задние окна заглядывал прохладный зеленый сумрак сада. Косматый, золотистый, в темных подпалинах спаниель преданно смотрел из-за чайного столика на дядю Бена. Сам дядя Бен, приземистый, плотный, с короткими седеющими волосами, как всегда, молчал и смотрел приветливо. Елена, рослая, любезная, страдающая одышкой дама в серебряных буклях, контрастировавших с круглым розовым лицом, натянуто и недоверчиво улыбалась…

Она, по-видимому, выдержала нелегкую борьбу с собой. Она смотрела прямо на Еву.

– Ева, поймите, – сказала она жалобно и провела языком по пересохшим губам; рот у нее был большой, что нисколько ее не портило. – Мы знаем, конечно, что это не вы.