Моя жизнь тоже сильно изменилась. Я вместе с Доркас и Элисон навещала прихожан нашей церкви. Относила больным цветы из нашего сада, читала вслух тем, кто плохо видел, относила продукты тем, кто был прикован к постели, ездила в город за покупками для них — в маленькой рессорной двуколке, которую мы называли повозкой. Это была двухколесная коляска, в которую запрягали нашего старого Джоррокса, нечто среднее между лошадью и пони.

Я постепенно становилась все больше похожей на типичную дочь священника. В то Рождество мы с Оливером принесли рождественское полено, а потом вместе с Элисон и Доркас соорудили рождественский куст. Он состоял из двух деревянных обручей, соединенных под прямым углом, потом мы украсили его хвоей. Это старинное корнуоллское традиционное украшение, и мы предпочитаем его елке, которую многие местные жители считают иностранным нововведением. Я ходила петь рождественские гимны, и когда мы пришли в Кеверол-Корт, нас угощали горячими булочками, шафранным кексом и вином с пряностями и сахаром. Я видела Теодосию и Адриана в парадном зале, и меня охватила тоска по старым добрым временам.

Вскоре после Рождества внезапно похолодало, что случалось очень редко. Ветки деревьев были покрыты белым инеем, а на пруду дети могли кататься на коньках.

Преподобный Джеймс простыл, за простудой последовал сердечный приступ; и хотя ему стало немного легче, спустя неделю он умер.

Доркас и Элисон были безутешны. Я уже давно отвыкла от него. Он очень много времени проводил в своей спальне, но даже когда он сидел с нами в комнате, то почти не разговаривал — все равно будто его и не было.

Повариха сказала, что это благословенный исход, потому что преподобный никогда бы не оправился после удара.

Окна дома были плотно занавешены. Пришел день, когда раздался погребальный звон, и мы опустили тело преподобного Джеймса Осмонда в могилу, которую выкопал для него мистер Пеггер. Потом вернулись в дом священника, чтобы помянуть покойного.

Я заперлась у себя в комнате. Они хотят, чтобы я вышла за Оливера, который станет священником вместо преподобного Джеймса Осмонда. Тогда мы все продолжали бы жить, как прежде.

Но как я могу выйти за Оливера? Я не могу выйти ни за кого, кроме Тибальта. Как сказать об этом Доркас и Элисон? Более того, такое счастливое развитие событий было возможно лишь в моих самых смелых, невероятных мечтах. Хотелось бы им все объяснить. Но как? Мне нравится Оливер. Я знаю, что он хороший человек. Но как вы не понимаете? Мое сердце начинает биться быстрее при одном только упоминании имени Тибальта. Я знаю, что он не смотрит на меня… как на женщину. И знаю, что они считают, будто Теодосия подходящая для него партия. Но что я могу с собой поделать?

Оливер изменился с тех пор, как стал приходским священником. Он, как всегда, был добр к нам, но, сказала Доркас, если ничего не будет «устроено», нам придется переехать отсюда.

И вдруг все действительно устроилось. Бедная Доркас! Бедная Элисон!

Именно Элисон затронула эту тему. Думаю, Оливер пытался сам заговорить об этом, но боялся, что они подумают, будто он хочет, чтобы они уехали.

— Теперь, когда у нас в приходе новый священник, нам придется уехать, — проговорила она.

Оливер с облегчением ответил:

— Я хочу поговорить с вами. Я подумываю о том, чтобы жениться.

Глаза Доркас засверкали так, словно она и была предполагаемой невестой.

— Конечно, я не мог затрагивать эту тему, когда мне нечего было предложить своей невесте. Но теперь все изменилось… и мне… повезло. Она приняла мое предложение.

Элисон укоризненно посмотрела на меня. «Могла бы нам сказать!» — говорил ее взгляд. Я не могла выразить, как сильно была удивлена.

— Мисс Сабина Трэверс, — продолжал Оливер, — дала согласие выйти за меня замуж.