Исчез. Именно это занимало мысли Петрусенко. Василий Артемьевич Захарьев в четверг минувшей недели уехал верхом к мировому посреднику, жившему своим домом в Белополье. Сталось это утром, после завтрака. А вскоре конь вернулся при полной сбруе, но без седока. Ксения Владимировна, молодая жена хозяина, заложила коляску и помчалась в городок. До последнего держала себя в руках, надеялась, что Василий, увидев ее, расхохочется, обнимет, назовет глупенькой барышней… И не смогла сдержать рыданий, услышав от удивленного посредника, что ее мужа он и не видал.

Три мучительных дня прождала она, уговаривая себя, что у мужа могли быть неведомые ей дела, что, возможно, срочно понадобилось поехать в губернский город, что не было времени дать ей весточку или привести коня… Но эти мысли вызывали другие: ни разу за полтора года их супружества он не поступал подобным образом, не уходил даже на час, не предупредив, дела его были ей известны, а любимого Воронка вряд ли бросил бы — мог поручить любому крестьянину или жителю городка привести в дом, заодно с известием для нее… В понедельник утром она поехала в город, пришла в полицейскую управу.

Глава 2

Ксения Владимировна, встречала следователя у парадного крыльца усадьбы. В коляске он был уже один — спутники сошли версты за две ранее. Худенькая, в простом на вид, но очень элегантном бело-голубом платье, она держала в руках шляпку и нервно теребила ее завязки. Серые глубокие глаза под темными бровями, густые светлые волосы, подобранные опять-таки просто, но очень изящно… Как и позавчера, в кабинете управления, так и сейчас Викентия Павловича тронуло и взволновало выражение ее лица. Глаза смотрят с мольбою и надеждой, но кончик нижней губы прикушен, словно она пытается погасить свои чувства. И голос юной женщины как будто спокоен, но какая в нем затаенная тревога!

Поздний завтрак уже был накрыт на уютной, обвитой плющом веранде второго этажа. Он быстро поел один, но когда подали чай, хозяйка налила и себе, присев за столиком напротив. Викентий Павлович понял, что она готова к разговору.

— Я здесь для того, чтобы помочь вам, — сказал он мягко, — Не знаю еще, что увижу и что отыщу, но хочу сам все осмотреть. А для начала расскажите о своем муже и, если возможно, я взглянул бы на его фото.

Хозяйка вышла, и Петрусенко увидел в открытую дверь, что она повернула к своей спальне. Вернувшись, она положила перед ним две фотографии: поясной портрет мужа и их, видимо, свадебный снимок.

Василий Захарьев был ровесником Викентия Павловича. Красивое открытое лицо, высокий лоб, в поэтическом беспорядке волнистые пряди волос. Черты не крупные, но мужественные, четкие, подбородок с ямочкой. Твердый взгляд. Однако в чуть насупленных бровях и пролегшей между ними морщине уловил Петрусенко нечто: тревогу ли, неуверенность, затаенную мысль… На второй фотографии, где около сидящей на изящной парковой скамье Ксении Василий стоял в полный рост, было видно, что он высок и строен.

А Ксения Владимировна, присев вновь на свой стул, уже рассказывала:

— Мы с Василием знаем друг друга с детства. Я ведь урожденная Сташевская, наше имение неподалеку. Отцы дружили, ездили друг к другу в гости, брали нас, детей, подшучивали над нами, называя женихом и невестой. Но сами и всерьез сговорились, что со временем, коль мы будем не против, они нас обвенчают.

— Вася старше меня на шесть лет. Помню, когда мне было года три-четыре, он охотно со мной возился, водил за руку по саду, катал на своей лошадке, змея воздушного для меня запускал.