— Родители у него крестьяне, старики уже. Сын приехал — обрадовались. Сказал, что погостит несколько дней. Но сразу был мрачный, чем-то угнетенный. Как сказала мне его мать: «Беда давила его. Я видела, но что сделать? Мне он не открылся…» А он три дня себе жизни отпустил попрощаться со всем родным. Когда в воскресенье он ушел с утра и к обеду не вернулся, у родителей сердце заболело, почуяли неладное. Стали искать, соседей попросили помочь. Но могли долго не найти, пчельник, сам видел, заброшенный, ульи пустые, сюда редко кто ходит.

— Кто же обнаружил?

— А братишка его младший. Он мне сказал, что вспомнил, как Иван пришел в деревню именно оттуда — через поле от ульев. И пошел искать в ту сторону. Так что он первым Гонтаря увидел, и последним — тоже он.

— Значит, от пчельника шел, говоришь? В четверг? — Петрусенко покачал головой. Печально стало ему, и вновь подумалось, что нужно, обязательно нужно сделать то, что задумал. Завтра же. Он спросил:

— А в котором часу появился Гонтарь? Когда брат его увидел?

— Рано утром. Что, вновь совпадение?

— Сам видишь. Ну, хорошо, что еще по твоему делу?

— В карманах самоубийцы нашли всего одну копейку и записную книжку. Грамотный парень был. Оставил записку.

Тут Никонов тронул за плечо возницу, попросил:

— Останови-ка на пару минут.

А когда коляска стала, из своей кожаной папки, полистав какие-то бумаги, достал небольшой блокнот, открыл его и прочитал: «Нас двоих человек за одно преступление приговорили к смертной казни через повешение. Но мы бежали из тюрьмы. Хочу умереть дома добровольно, а живым в руки полиции не дамся. Прощайте. Иван Гонтарь, 26 лет».

Петрусенко взял блокнот, перелистал три странички, исписанные крупными буквами. И задумался.

В Белополье они расстались. Никонов поспешил на станцию, а Викентий Павлович — к мировому посреднику. Тому самому, к которому намеревался заехать Захарьев неделю назад.

Небогатый местный дворянин принял его любезно, но рассказал очень мало. Нет, Василий Артемьевич не приезжал к нему ни в четверг, ни позже, хотя он ждал его именно на прошлой неделе — были дела. Молодой Захарьев отличный наездник и не любит кататься в коляске. К нему он обычно приезжает верхом на любимом коне Воронке. Это и понятно: военная привычка, поручик уланов…

Викентий Павлович поинтересовался, не знает ли уважаемый собеседник, почему Захарьев так рано вышел в отставку. На что тот без колебания ответил: «Да зачем ему военная лямка при их богатстве! По молодости лет щегольнул мундиром — и хватит. Отец-то был и стар, и нездоров. А род какой богатый и знатный! Даже после крестьянской реформы у них ничего на убыль не пошло, еще и прибавилось». И Петрусенко узнал, что Захарьевы издавна владели лучшими угодьями здесь и еще в соседней губернии. Хозяйство вели умело, не лютовали над людьми, потому и деревни у них были зажиточными, крестьяне справными. Но когда царь Александр-освободитель крепостных на волю отпустил, Артемий Петрович, хотя и молод тогда был, но пустого благодушия не проявил. Денежной повинности за отходившие крестьянам земли добился самой высокой. Положенную себе треть от всех удобных земель взял самыми хорошими угодьями. А потом еще стал бесплатно дарить крестьянам наделы. Многие соглашались, поскольку выкупная плата была высока, им не под силу. Хотя и знали, что «дарственный надел» составит лишь четвертую часть от положенных им земель. Так Захарьев свои угодья удвоил. Нынче уже его сыну Василию Артемьевичу их бывшие села платят подати, недоимки, крестьяне работают на господской земле и, как и прежде, зовут Захарьева «барином».