Джори повесила трубку старомодного настенного телефона, висевшего рядом с оливково-зеленым холодильником.

– Насколько я поняла, ты его не застала? – осведомилась Гретхен.

Джори вздрогнула от неожиданности – она не слышала, как подбшла подруга. Оглянувшись, она увидела, что Гретхен наливает кипяток из никелированного чайника в белый фарфоровый заварочный чайник с треснутым носиком.

– Погода портится. Наверное, он уже закрыл гараж и ушел домой. – Гретхен посмотрела в окно, выходившее во двор. В лучах фонаря, висевшего над дверью черного хода, все так же яростно крутились снежные хлопья.

– Ты не знаешь, где он живет?

– Зачем тебе это? Надеюсь, ты не собираешься заявиться к нему домой?

– Нет, я хочу узнать его домашний телефон и позвонить.

– И попросить приехать в такую метель, чтобы привезти тебе багаж из гаража?

Джори кивнула.

Гретхен отрицательно покачала головой.

– Я только знаю, что он поселился где-то за городом. И еще я уверена, что в такую погоду никому не стоит садиться за руль без крайней необходимости. Вряд ли то обстоятельство, что ты осталась без своей шелковой ночной рубашки и шлепанцев из норки, достаточный повод.

Расслышав ехидство в голосе подруги, Джори опешила. Очень многое совершенно не изменилось за эти годы: внешность Гретхен, ее дом, ее стремление обзавестись мужчиной, но время от времени какое-нибудь слово или действие Гретхен наводили Джори на мысль, что внешность обманчива и, вполне возможно, перед ней уже не та болезненно застенчивая девочка, которую она так хорошо знала десять лет назад.

Может, повзрослевшая Гретхен и впадала иногда в застенчивость и робость, но язычок у нее стал острым, и, пожалуй, эта перемена пришлась Джори по вкусу. В детстве, а особенно когда они были подростками, ей случалось замечать, что ее дерзкое чувство юмора и прямолинейность вызывали у Гретхен неловкость. Сколько раз Джори наблюдала, как Гретхен заливалась краской из-за какой-нибудь фразы, котирую она ляпнула не подумав!

Похоже, у новой Гретхен скорлупа стала покрепче. Теперь у Джори не возникало чувства, что подруга смешается и покраснеет, если она скажет или сделает что-нибудь не то.

Джори взглянула на Гретхен с шутливым негодованием и воскликнула:

– Я тебя умоляю, моя ночная рубашка не шелковая, а кашемировая, и у меня нет тапочек из норки! Это было бы уж слишком.

Гретхен усмехнулась:

– Как скажете, принцесса.

– Ладно, если ты считаешь, что не стоит разыскивать Сойера Хоуленда, то я, так и быть, переживу одну ночь без своих вещей.

– Да, я считаю, что не стоит. Можешь позаимствовать одну из моих пижам – хотя ты в ней, наверное, утонешь.

– Ничего страшного, я просто закатаю рукава, – поспешила заверить Джори на случай, если Гретхен все еще комплексует из-за своего роста и веса. Она осталась такой же полной, как и в школе, и была почти на целый фут выше Джори.

С тех пор как ей исполнилось семнадцать, Джори не выросла ни на дюйм и как была, так и осталась худенькой – по-видимому, у нее был какой-то особенный обмен веществ. Она никогда не соблюдала никаких диет, наоборот, постоянно что-то жевала, Папа Мэй даже прозвал ее грызуном.

Гретхен добавила, что даст ей и халат, и шлепанцы.

– И у меня всегда есть в запасе несколько новых зубных щеток для постояльцев. Ты не представляешь, как много людей забывают взять с собой зубные щетки!

Эти слова напомнили Джори, что дом Гретхен стал гостиницей.