— Я рядом.
— Нет. Я ведь понимаю. Мне до тебя далеко. Шагать да шагать. Но я дойду.
Они сели на скамью в пустом и голом сквере. Зоя положила голову на плечо Степана, закрыла глаза. Степан гладил ее пышные, мягкие волосы, приговаривая:
— Зайка, Зайка… какая ты…
— Какая?
— Солнечная.
— Степа, сочини стихотворение обо мне. Сейчас же.
— Можно и сейчас.
Степан задумался. Помолчал. Медленно произнес:
— Ну как?
— Очень плохо, — рассмеялась Зоя, — кажется, не быть тебе поэтом, Степа.
— Я об этом и не мечтаю. Самое лучшее быть комсомольским работником. Не жизнь, а водоворот. И ты — в самой воронке. Вертись и вертись, как вечный двигатель…
— Понимаю. За то и люблю тебя, товарищ вечный двигатель.
— Скажи еще раз это.
— Люб…
Он не дал договорить…
Как ни долги мартовские ночи в Сибири, а им все же приходит конец.
Степан проводил Зою до дверей гримировочной, где по-прежнему жили Козловы.
— До свиданья, Зоенька.
И ни шагу друг от друга!
Текут минуты.
Светлеет небо на востоке. Крадется по земле рассвет.
…Зоя разулась у порога. Прошла за перегородку из фанерных щитов и сразу увидела мать: та сидела на топчане, обхватив руками худые колени. Девушка подошла к ней, потерлась щекой о горячую щеку.
— Почему не спишь?
— Тебя жду.
— Я не маленькая, не потеряюсь.
Мать погладила ее по голове.
— От тебя табаком пахнет.
— Он же курит, — не думая, сказала она.
— Кто? Степан?
— Да… А ты откуда знаешь?!
— Он, по-моему, хороший мальчик и любит тебя.
— Мальчик. Он уже третий год секретарь райкома комсомола. Он…
— Знаю, знаю. Война всех сразу сделала взрослыми. Слава богу, что это он. У меня отлегло от души. — Помолчала, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. — Вот так когда-нибудь ты уйдешь от меня совсем. Не спорь. Такова жизнь. Вечером приходила Лидия Алексеевна поздравить тебя с днем рождения. Долго ждала. Мы с ней о Ленинграде, о Ленинграде. Скоро, говорит, эвакуированным разрешат возвращаться. Ты не рада?
— Почему же? Рада.
— Он ведь не ленинградец.
— Я пока ни о чем не думаю. Ни о чем. Я… я счастливая. Ах, мама, мама!
— Ты уже большая девочка, Зоя, и, конечно, понимаешь. Мне бы не хотелось, чтобы ваши отношения…
— О чем ты, мама?
— Прости меня.
— Если б ты его знала. И он так любит, так любит…
— Ну и слава богу. О чем же ты плачешь?
— Просто так.
— Ложись-ка спать. Совсем светло. Ложись.
3.
Степан торопливо вышагивал, размахивая руками и напевая. Скользил на обледенелых тротуарах, прыгал через лужи, перемахивал канавы. Он мог бы вот так без устали шагать и шагать. Все равно куда.
Впереди показалась подвода. Она медленно двигалась серединой дороги. За подводой шла корова. Степан был уже далеко, когда лошадь свернула к воротам и бодрый голос прокричал:
— Н-но! — И уже за воротами: — Анна! Анна!
В утреннем прозрачном и стылом воздухе долго еще слышались два голоса: мужской — чуть хрипловатый, важный, снисходительный, и женский — грубый и заискивающий.
— Принимай, Анна, новую кормилицу. |