Здесь ничего не изменилось. Темно‑красные стены, темно‑зеленый ковер; старинные английские вещицы, которые я собрала по всей ферме, все еще стояли там, где, по моему мнению, им полагалось стоять. Должно быть, Себастьян тоже так считал, иначе не оставил бы все как есть.
Перейдя в соседнюю комнату, которая когда‑то была моей, я обнаружила, что и она выглядит точно также, как и прежде. Смесь синих тонов на ярко‑желтом фоне стен и черная лаковая мебель в китайском стиле — все было таким же, как при мне.
Заинтересованная, я прошла в хозяйскую спальню. И нисколько не удивилась, что здесь тоже ничто не изменилось. Вроде как в «Ребекке», пробормотала я про себя, вспомнив этот старый фильм и задаваясь вопросом — как отнеслась к моему декоративному творчеству последняя жена Себастьяна.
Если память мне не изменяет, Бетси Бетьюни не много времени проводила на ферме. Она была известной пианисткой и обычно давала концерты в столицах разных стран, Себастьян же в это время, как правило, находился где‑нибудь за тысячи миль, в странах третьего мира. Вот почему они и разошлись в конце концов. Они почти не виделись, почти не жили вместе, и Себастьян говорил мне в то время, что продолжать такую «семейную жизнь» не имеет смысла.
На старинном французском комоде, стоящем между двух окон, я заметила свою фотографию в серебряной рамке. Подойдя к комоду, я взяла ее в руки и стала рассматривать.
Это был увеличенный снимок, который он сделал во время нашего медового месяца в Африке. Я была в свое обмундировании в стиле «сафари» и широкополой войлочной шляпе. На фото я улыбалась. Внизу стояла надпись, сделанная рукой Себастьяна: «Моя любимая Виви у подножия Килиманджаро».
Я рассматривала ее еще с минуту, потом поставила на место, удивленная и растроганная, что он хранил ее все эти годы.
— Можешь взять. Если хочешь, — сказал Джек, и я вздрогнула от неожиданности.
Я быстро обернулась.
— Боже мой, нельзя же так подкрадываться! Как ты напугал меня!
Джек прошел через всю комнату и стал рядом со мной. Взяв в руки фотографию, он с минуту изучал ее, потом протянул мне.
— Возьми. Это твое.
— Спасибо. Очень мило с твоей стороны. Но ты уверен, что я могу это сделать?
Он кивнул.
— Это я сохранил ее. У меня есть твои фото получше. А Люциана не станет держать ее здесь. — Рот его искривился, и он попытался подавить смешок. Но ему это не удалось, и он засмеялся. Я засмеялась вместе с ним.
— Она только что налетела на меня, как фурия.
— Я заметил ее разгневанное лицо. В чем дело?
— Она обвиняла меня в том, что я разыгрываю из себя убитую горем вдову.
Джек покачал головой, вид у него был смущенный.
— Она просто удержу не знает. Не обращай внимания.
— Я и не обращаю. Но она действительно разозлила меня. Просто руки чесались стукнуть ее. Вот я и поднялась сюда, чтобы успокоиться.
— Так я и понял. И пришел за тобой. — Внимательно, как в былые времена, он посмотрел на меня, потом, откашлявшись, добавил: — Ну и как ты, малышка?
— Все хорошо, честное слово. Ты же знаешь, что Люциане со мной не справиться. Но и я уязвима, и когда она попыталась устроить мне сцену, я пришла в ярость. Никогда со мной такого не было. Она сегодня совсем шальная.
— Ты права. — Джек выдвинул ящик комода. — Я пошел за тобой еще и по другой причине. Хочу подарить тебе что‑нибудь из его барахла.
Я удивилась, но ничего не сказала. Поставив фотографию на место, я заглянула вместе с Джеком в ящик.
— Это все мое. Он оставил это мне. — Джек достал маленький черный бархатный футляр фи показал мне пару рубиновых запонок. |