Дженни вернулась к столу, и Руфус вскинул свои густые брови. «Я что-то не то сказал?»

Дженни уставилась на него. Она понятия не имела, почему Лео ушел так неожиданно, но обвинить отца было проще всего.

«О Дженни, да ладно», — продолжал бездушно отец. «Ну, может, он не самый стойкий оловянный солдатик. Хотя бойфренд он, наверное, отличный».

Она поднялась. «Я буду у себя».

«Мне пойти с тобой?» — предложила Элис.

Дженни подумала, что Элис выглядит очень даже счастливой, сидя рядом с Дэном и разговаривая о поэзии. Она даже налила себе вина. «Нет, все нормально», — пробормотала она. Все, чего она хотела, — лечь, уткнувшись головой в подушку, и бесконечно думать о Лео.

Элис сделала глоток вина. «Мне все равно пора уходить». Она указала Дженни глазами на Дэна, будто говоря: Знаешь что? Мне нравится твой брат. «Подумываю написать стих, когда приду домой».

Ну да, конечно…

Зайдя в комнату, Дженни растянулась на односпальной кровати и молча уставилась на свои рисунки и пустой мольберт в другом конце комнаты. Она была уверена, что Лео не дурак, хотя стих Роберта Фроста был довольно известным. Вообще-то он наверняка был гораздо умнее всех остальных, просто это не было так очевидно. Она вспомнила, как впервые заметила его в Бенделе, до того как познакомилась по Интернету. Это было в косметическом отделе, он, единственный мужчина во всем магазине, выбирал классическую косметичку от Бендель в бело-коричневую полоску. Что он вообще там делал? И как насчет вчерашнего случайного наблюдения о женщине в шубе из искусственной норки? Или его нового шарфика от Бёрберри? Кажется, он знал много о… хороших вещах. И почему он до сих пор не пригласил ее к себе? Его дом, должно быть, шикарен. И он ни разу не упомянул о своих родителях. Таинственность Лео все возрастала.

А девочки ничего не любят больше, чем разгадывать секреты таинственных мальчиков.

КОМУ-ТО КАЖЕТСЯ ЗАБАВНЫМ, КОМУ-ТО КАЖЕТСЯ ТУПЫМ

Во второй вечер своего визита родители Ванессы взяли ее и Руби в галерею, где выставлялись их скульптуры в стиле фаунд-арт.

Галерея была огромной и светлой, с бледным деревянным полом и белыми стенами. В центре самой большой комнаты стояла огромная бело-коричневая лошадь, жадно глотающая огромную порцию салата «цезарь» из огромной деревянной чаши. Рядом с лошадью было голубое пластмассовое ведро с торчащими из него вилами. Стоило лошади покакать, как стильная немецкая девушка, сидящая за столом у двери, вскакивала со своего вертящегося стула и убирала кучу вилами в ведро.

Двадцатидвухлетняя сестра Ванессы, Руби, подошла к лошади и скормила ей мятный «Тик-так». Пурпурные кожаные брюки Руби отражали лампы галереи.

«Это Бастер. Правда, он милашка?» — спросила мать девушек, Габриэла, любуясь лошадью. «Мы обнаружили его, когда он ел салат-ромэн в саду нашей коммуны. Его хозяин — настоящий ангел, одолжил нам его». Она закинула длинную седую косу за плечо. Кричащая африканская накидка, которую она выбрала для этого вечера, свисала с ее плеч и была похожа на фиолетово-желто-зеленую скатерть с отверстием для головы. Избегая моды в принципе, Габриэла предпочитала «племенные костюмы» и любила думать о себе как о «глобальном проводнике моды». На ней даже были мексиканские мокасины из кожи диких свиней.

Бастер был милым, но разве что-то превращало его в искусство, подумала Ванесса.