|
Ей надоело, вероятно, безвылазно сидеть в общежитии, ожидая редких свиданий, на которые он к тому же не всегда мог вырваться. Надоело звонить по телефону и слышать вечные ответы: «позвоните позже — он занят», «он вышел», «он выехал», «он скоро будет». Кто такая Галя? Простая девчонка, которая, прижавшись к нему на пристани, не вспоминает, как Ирина, ни о Лорке, ни о Ван-Гоге, смущается даже тогда, когда ее приглашают к себе Роговы, и только смотрит на него во-о-т такими круглыми голубыми глазами и держится за руку. При всей своей демократичности комсомольского вожака — групорга — Евгению и в голову не пришло бы влюбиться в такую девчонку… Для него такие девочки просто не существовали. А Герман все больше и больше думает о ней, она вызывает в нем чувство, которое испытываешь, когда внезапно в метро, на эскалаторе увидишь чистые изумленные глаза маленького деревенского мальчика, завязанного до самого носа большим маминым платком… Сколько удивления, чистоты и интереса в его взгляде! И, конечно, Галя никогда не напишет такое письмо, которое он не распечатывает до сих пор, потому что все уже давно знает.
Почему они дружили с Женькой? И почему все идет у них иначе? Может, просто старались смотреть раньше на все одинаково? Может, кто-то кривил тогда душой? Или сейчас! А история с Арсланом? С засадой? Он встал с дивана, взял в руки письмо… Арахисовый торт… Плаванье… Он никогда не привозил родителям Евгения торт. Ему и в голову не могло прийти привезти торт доценту Скарскому, а тому и в голову не могло прийти — отпустить своего единственного сына на работу в Верхний Парюг… Он должен завидовать Женьке? И не может! Его тянет, непреодолимо тянет к трудностям, а Женьку нет. Такие разные они люди, и счастье у них совсем разное. И у Ратанова другое счастье, и у Егорова, и у других ребят. Есть, видимо, какое-то высшее счастье в преодолении препятствий, недаром трудные времена вспоминаешь тепло, а легкие забываются. И это трудное счастье людей, таких, как Егоров, как он, как Ратанов, отличается от счастья Женьки, как Кавказский хребет отличается от Парюжских увалов, как Волга от Ролдуги. «Мне не нужен пока арахисовый торт! — подумал Герман, доставая бумагу. — Ровная дорога не для альпинистов, не для скалолазов». «Не успел» тот, кто шел по обкатанной дороге, кто не видал тех холодных ночей в лесу, когда они шли сто двадцать километров пешком на Сотомицу, когда казалось, что идущий впереди тебя Егоров или Тамулис сгибается под тяжестью ковша Большой Медведицы… «Мама! Поймешь ли ты это? Поймешь ли, почему Женька с Ириной приезжают к тебе? Ведь их место здесь! Иногда, когда они сидят у себя на Литейном или играют в бадминтон на даче, они вспоминают университетские годы, и меня, и Витьку… Нам-то они никогда не объяснят, почему так получилось… Женьке кажется, что он виноват передо мной, перед другими ребятами… Сердце у него доброе… Мой отец тоже не выбирал легкий путь! Скоро меня примут в партию. Ты за меня не волнуйся…» Он снова закурил: наверно, не позднее завтрашнего дня их опять вызовут к следователю… Неудачное выступление Ратанова теперь их оружие! «Что ты девочку мучаешь? — сказал как-то Егоров о Гале. — Смотри, как она изменилась!» «Может, через несколько дней или месяц в Ленинград заедет девушка. Ее зовут Галей. Это мой друг, мама! Покажи ей Ленинград. Она ничего не видела, кроме здешних мест. Покажи ей Эрмитаж и ту беседку между корпусами, где я играл, когда был маленьким. Все ей обязательно покажи… И не беспокойся за меня осенью»… И тут он почувствовал на глазах слезы, а стыда, который с детства приходил вместе со слезами, не было. |
