Но, прижимаясь к ней, слушая биение ее сердца, он все еще видел задумчивую улыбку на ее губах и серьезное выражение глаз и думал, что все это делало их любовь еще сильнее. И вдруг он вспомнил Ирэн Тейер и Томми Барлоу на кровати в квартире, полной газа, и внезапно сжал руки на ее спине. Ему вдруг отчаянно захотелось как можно ближе прижать ее к себе. Она поцеловала его в губы, опустилась рядом с ним на кушетку, вытянула длинные ноги, еще раз очень серьезно взглянула на него, задумчивая улыбка сошла с ее лица и она сказала:
– Все это потому, что в нем мы похожи на француженок.
– В чем? – не понял он, ошарашенный.
– Да в этом поясе, – объяснила Кристин. – Вот почему он нравится мужчинам.
Через четыре для после похорон Карелла и Мейер пришли к нему. Оба они были в форме, но не потому, что им очень хотелось чувствовать себя полицейскими.
Они оделись так потому, что шел лёгкий апрельский дождичек.
– Вы Амос Барлоу? – спросил Мейер.
– Да! В чем дело?
Мейер предъявил жетон:
– Инспектора Карелла и Мейер. Нам бы хотелось задать вам несколько вопросов.
– Я могу взглянуть на него еще раз? – попросил Барлоу.
Мейер, самый терпеливый из всех полицейских участка, если не всего города, снова протянул свой полицейский знак. Его терпение было приобретенной чертой характера, результат наследства, доставшегося ему от папаши Макса, который в свое время был большой шутник. Когда мать Мейера пришла к Максу и сказала ему, что опять беременна, старина Макс просто не мог в это поверить. Он уже думал, что такие чудеса господни не могут произойти с его женой, что она стара для этого.
Не оценив, чем может обернуться его любая острота, и что судьба сыграла скверную шутку с самым чрезмерно веселым шутником, он придумал свою забавную месть. Когда младенец родился, он дал ему имя Мейер. Все было прекрасно, и имя бы ему вполне подошло, будь его фамилия Шварц, или Голдблат, или даже Лифшиц. Но, к несчастью, его фамилия тоже была Мейер, и в сочетании с именем, которое ему дали, младенец появился на свет как зайка Мейер Мейер. Само по себе все это не так уж и плохо, но их семья – ортодоксальных евреев – жила в окружении неевреев. И когда кому-нибудь из детей нужен был предлог для того, чтобы бить жидов – хотя это часто делается без всякого повода – легче всего было найти такого, как он – с таким комичным и двусмысленным именем. Мейер Мейер научился быть терпеливым: с отцом, который навязал ему ненавистное имя с повтором, с детьми, которые регулярно избивали его. Он терпеливо ждал дня, когда сможет назвать отца Макс Максом. Этот день так никогда и не наступил. Терпеливо ждал, когда сможет застать кого-нибудь из обидчиков одного, без многочисленных сопровождающих, и хорошенько отдубасить. Такое редко случалось, но зато терпение стало его образом жизни и, со временем, он свыкся с комичной шуточкой своего отца и именем, с которым ему придется жить до конца своих дней. Но ко всему прекрасно приспособился. Если только забыть старое, мудрое изречение о том, что репрессии оставляют шрамы. Действительно, ничто никогда не проходит бесследно: в возрасте всего лишь тридцати семи лет он был абсолютно лыс.
Терпеливо он снова протянул свой полицейский значок.
– А у вас есть удостоверение?
Мейер терпеливо залез в свой бумажник и извлек оттуда полицейское удостоверение.
– Фотография не очень хорошая, – заметил Барлоу.
– Вы правы, – согласился Мейер.
– Но можно догадаться, что это вы. Так что вы хотели у меня спросить?
– А мы можем войти? – попросил Мейер.
Они стояли на улице, на ступеньках у парадной двери двухэтажного особняка в Риверхеде, и хотя дождь и не был сильным, дул резкий ветер и пронизывал их до костей. |