Фактически оба были сиротами. Но если родители Перри при жизни предпочитали благородный христианский социализм и воздержание, то у Гейл была другая история. Ее отец, бесталанный актер, преждевременно скончался от пьянства, неумеренного курения и неутолимой любви к заблудшей жене. Миссис Перкинс, актриса, особа куда менее приятная, чем ее супруг, оставила семью, когда Гейл стукнуло тринадцать, и, по слухам, вела пасторальную жизнь в Коста-Брава с неким кинооператором.

Первоначальным желанием Перри, сразу после того как он бесповоротно решил (а решал он всегда бесповоротно) отрясти академическую пыль от ног своих, было вернуться к истокам. Единственный сын Доры и Альфреда пойдет по их стопам. Он станет учителем, начнет с того самого места, где его родители принуждены были остановиться.

Он перестанет изображать высоколобого интеллектуала, поступит на обыкновенные учительские курсы и, по примеру своих родителей, получит место в средней школе, в одном из беднейших округов.

Он будет преподавать базовые предметы и любые виды спорта, какие ему разрешат, будет работать с детьми, для которых учеба — единственный путь к самореализации, а не возможность пробиться в преуспевающий средний класс.

Гейл эти перспективы встревожили далеко не так сильно, как он ожидал. Помимо стремления оказаться в «гуще жизни», в неугомонном характере Перри имелись и иные грани, с большинством из которых она была прекрасно знакома.

Она знала Перри — отчаянного студента Лондонского университета (именно там они познакомились); по примеру Томаса Эдварда Лоуренса, на каникулах он отправился во Францию со своим велосипедом и колесил по стране, пока не свалился от изнеможения.

Гейл знала Перри — альпиниста и искателя приключений, который не способен играть ни в одну игру, включая мини-регби на Рождество в компании племянников и племянниц, не испытывая при этом страстного желания победить.

Но знала она и Перри — тайного сибарита, который любил побаловать себя необыкновенно щедрыми подарками, прежде чем торопливо вернуться на свой чердак. Этот самый Перри сейчас стоял на лучшем теннисном корте, на курортном острове Антигуа, ранним майским утром — пока не стало слишком жарко для игры — напротив Димы. Гейл, в купальнике, мягкой широкополой шляпе и соблазнительном шелковом саронге, сидела среди малопривлекательной компании зрителей, сплошь с каменными лицами. Многие были одеты в черное, и все как будто дружно поклялись не улыбаться, не разговаривать и не выражать никакого интереса к матчу, который их вынудили смотреть.

С точки зрения Гейл, им повезло, что они запланировали карибское приключение до того, как Перри вдруг решил изменить свою жизнь. Начало было положено в том мрачном ноябре, когда его отец умер от рака — точно так же, как за два года до того умерла мать, — оставив Перри скромное состояние. Перри, отрицавший всякое унаследованное богатство, колебался и размышлял, не отдать ли деньги бедным. Но после изнурительной кампании, победу в которой одержала Гейл, они решили «раз в жизни» устроить себе теннисные каникулы и понежиться на солнце.

Ничего лучше нельзя было придумать, потому что, едва они приступили к осуществлению своих планов, им пришлось столкнуться с серьезными проблемами. Как Перри жить дальше — и оставаться ли им вместе? Стоит ли Гейл бросать юриспруденцию и вместе с любимым человеком делать шаг в неизвестность — или лучше продолжать свою головокружительную карьеру в Лондоне? Может быть, настало время признать, что карьера у нее ничуть не более выдающаяся, чем у большинства молодых адвокатов, — в таком случае, вероятно, пора ей забеременеть, о чем не уставал твердить Перри.

И пусть даже Гейл, то ли из озорства, то ли из упрямства, старательно сворачивала все споры, неизменным оставался тот факт, что оба они стоят на жизненном перепутье, что им есть о чем подумать и что десять дней в Антигуа — идеальная возможность решить, как быть дальше.