Песок осыпался все быстрее и быстрее. Сухой шорох напомнил ему о статическом электричестве — в прошлом году в школе они ставили опыты с лейденскими банками. Но уже через мгновение звук стал похож на протяжный тихий стон, на последний вздох умирающего.

Края отверстия обвалились вновь. Теперь это была уже не воронка, а что-то вроде печной трубы в песке, какая-то чертовщина. Ярко-желтая обертка от жевательной резинки то появлялась, то исчезала в потоке песка. Песок все осыпался, и Джеку стало видно ее название: «Ф-ФРУ-ФРУКТО». Дыра становилась шире и глубже. «ФРУКТОВАЯ», — прочитал наконец Джек. Песок осыпался все быстрее и быстрее, с яростным свистом ш-ш-ш-у-у-ух!..

Сначала Джек просто испугался. Теперь он был вне себя от охватившего его ужаса. Из песка на него смотрел огромный черный глаз — глаз чайки, вытягивающей живую плоть из моллюска, словно резину, словно жевательную резинку… Ш-ш-ш-ш-ух! — сухим, неживым голосом грохотал песок. Шумело вовсе не в голове у Джека, как он ни пытался себе это внушить. Нет, голос был вполне реальный: Его вставные зубы вылетели, когда его ударили бампером. Как они затарахтели по дороге, ха-ха! Так что, как ни крути, черный фургон приедет и за тобой, и за твоей мамочкой!

Но Джек уже бежал без оглядки. Волосы его прилипли ко лбу, глаза были широко раскрыты, и в них застыл ужас.

Джек пронесся по тускло освещенному коридору отеля. Было тихо, как в библиотеке, и слабый свет из-за зашторенных окон падал на выцветшие ковры. Добежав до середины коридора, Джек перешел на быстрый шаг. Лифтер, выглянув из своей будки, ничего не сказал, но и без того хмурое его лицо стало еще более недовольным. Джек вдруг почувствовал себя так, будто его застали бегающим по церкви. Он вытер пот со лба и оставшийся путь до лифта прошел спокойно. Нажимая кнопку, он все еще чувствовал на затылке тяжелый взгляд лифтера. Только однажды ему удалось увидеть на его лице улыбку — когда тот узнал его мать. Видимо, улыбаться было совсем не в его правилах. «Интересно, какой же он старый, если помнит Лили Кевинью», — сказала тогда мать, когда они остались одни в своем номере. А ведь не так уж давно ее помнили, ее узнавали по тем пятидесяти фильмам, в которых она снялась в 50—60-х годах. Королева вторых ролей, королева однодневок, называла она сама себя. Но все же, когда ее останавливали на улице, она чувствовала себя настоящей звездой. А теперь… Теперь у нее не было и этого.

Джек сжался в комок перед неподвижными дверями лифта. Невыносимый потусторонний голос из песчаной воронки все еще звучал в его ушах. На мгновение он представил себе Томаса Вудбайна, доброго дядю Томми, своего опекуна. Этот человек заслонял их от всех бед и напастей. Теперь он лежал мертвый на бульваре Ла-Сенега, и его вставная челюсть, пролетев несколько метров, утонула в сточной канаве. Джек снова нажал на кнопку.

Скорее наверх!

Теперь ему представилось нечто еще более ужасное. Два отвратительных существа запихивали его мать в машину. Джеку стало дурно, ему захотелось в туалет. Он изо всех сил жал на кнопку, и серый человек за его спиной что-то недовольно пробурчал. Джек сжал рукой некое место внизу живота, чувствуя резкую боль. Наконец-то послышался шум спускающегося лифта. Джек закрыл глаза и крепко сжал ноги. Он вновь увидел маму, одинокую и растерянную, и двух людей с лицами бешеных собак рядом. Джек знал, что ничего этого не было на самом деле, только он уже видел это во сне, и там это происходило не с матерью, а с ним самим.

Красно-коричневые двери лифта открылись, и Джек увидел себя в зеркале лифта. Сон пятилетней давности снова вернулся к нему, и он видел, как пожелтели глаза одного из чудовищ, почувствовал, как когтистая рука другого хватает его за горло тяжелой, нечеловеческой хваткой… Джек запрыгнул в лифт, как будто его толкнули туда.