Ее глаза, легко воспринимавшие мрак, сотканный из множества оттенков серого, пытливо выискивали признаки опасности.

Стены короткого прямого коридора показались ей странными и шершавыми, совсем иными, чем те, что она помнила. Пришлось обратить на них куда более пристальное внимание и разглядеть, что это такое.

Каждое свободное пространство всех поверхностей, кроме пола, занимали насекомые. Те самые, что она видела чуть раньше.

Не кузнечики. Нет.

Саранча.

Она, казалось, впала в спячку, сидела не шевелясь, даже когда девушка коснулась жестких крыльев одной из них. Этих тварей в доме было несколько десятков тысяч, и все они чего-то ждали.

Шерон сдула с левой ладони невидимую пыльцу, и та осела на головах, странных глазах, усиках, лапках и крыльях белым мерцающим пятном среди серо-стального живого ковра.

Указывающая еще четырежды провела тот же ритуал, пока кралась, направляемая костями, в глубь многокомнатного дома, а затем вышла в широкий холл, устланный коврами, где часто проводила время, пережидая часы дневной жары.

Окна были распахнуты, и ирифи резвился с тонкими занавесками, забрасывая с улицы пыль. Огромная бесформенная фигура восседала на столе, точно ворона, обожравшаяся мертвой плоти. Сулла повернул голову в ее сторону, и где-то на втором этаже раздался глухой удар, а затем тихий вскрик.

Но Шерон была слишком заворожена лицом, которое наконец-то смогла разглядеть.

Простое. Закаленное солнцем. Продубленное морскими ветрами. С яркими голубыми глазами и волевым подбородком. Чуть рыжеватые волосы, как у многих, кто родился на Летосе. И… такой знакомой улыбкой. Сейчас показавшейся ей не привлекательной, а отвратительной и жуткой.

Лицо Димитра. Демон пустыни принял облик того, кто был ей когда-то дорог.

Сулла резко встал – ему, высоченному, пришлось сгорбиться, чтобы голова не разбила потолок, – а затем шагнул к ней. Она, забыв об игральных костях, повернулась и бросилась прочь, на улицу. Убегая, Шерон слышала, как он нагоняет ее, и в этот момент пыльца, оставленная ею на стенах, начала беззвучно взрываться.

Ярко-белые вспышки одна за другой, точно огненные астры, распускались за спиной указывающей, заманившей сулла в ловушку. Саранча с неприятным треском сотнями сгорала, и ее крылышки падали с потолка, крутясь в воздухе, словно кленовые семена.

На крыльце она остановилась и повернулась, смотря, как искалеченная фигура, лишившаяся ног, ползет к ней, подтягиваясь на руках.

Все еще Димитр. Такой близкий, родной и… совершенно чужой. Ее не тронуло его искаженное от боли лицо. Она испытывала не жалость, а злость. Глубокую ярость, что эта мерзкая тварь осмелилась брать ее память и ее потерю.

Руку Шерон охватило белое пламя, и она швырнула его в сулла. Личина твари сгорела, распалась на сотни лапок, телец, жвал саранчи. Он перевернулся на спину, выгнулся дугой, забился в припадке, а его руки, все еще опасные, хватали пустоту, пытаясь дотянуться до нее.

Шерон тихо свистнула, точно подзывая охотничью собаку, и кости, ждавшие в холле, покатились к хозяйке, оставляя за собой белый след, тонкие нити, липнущие друг другу, путающиеся между собой, заполнившие коридор.

Кубики закрутились вокруг поверженной твари, оплетая коконом света, пока порождение той стороны не скрылось в нем, и подкатились к девушке, протягивая к ее ногам последнюю нить.

Шерон взяла ту левой рукой, намотала на запястье, потянула, чувствуя, как она врезается в кожу, а затем и режет ее. Но даже несмотря на боль не остановилась, стягивая капкан, чувствуя сопротивление того, кто попал в него.

Сильнее. Еще сильнее. Пока нити разом не лопнули с тем звуком, когда неумеха всей рукой дернул струны лютни, совершенно не зная, как на ней играть. Указывающая подалась вперед, чтобы увидеть то, что осталось от сулла, но там был лишь песок, раздавленная саранча и странный череп, больше подходящий шакалу, чем человеку, похожий на расплавленный оникс.