– Ваш сын сказал...

– Я бы не стала серьезно относиться к тому, что он говорит.

– К вам в дом приходили какие-нибудь люди, угрожали вашему мужу?

– Да, но это было обычным делом. Недели не проходило без того, чтобы кто-нибудь не требовал у Тони денег.

– Поэтому вы не верите, что те люди имеют отношение к аварии?

– Не знаю, – сказала Рода. – И мне все равно. Хотите правду? Я рада, что он погиб.

Я подъехал к антикварному магазину, поставил машину на ручник и повернулся к ней. Ее лицо ничего не выражало.

– Почему вы рады? – спросил я.

– Просто рада.

– Есть причина?

– Сто причин. – С этими словами она открыла дверцу и вышла.

Я поглядел на часы. Без двадцати час. На улице стояло то спокойствие, какое, бывает, спускается вдруг на город в любое время дня. Мы шли к магазину молча. Рода толкнула дверь, звякнул колокольчик, и высокая, с удлиненным лицом и волосами цвета лаванды женщина приветствовала ее радостным возгласом:

– Рода! Ты примчалась как стрела!

– Светильники еще есть? – спросила Рода.

Она не стала терять времени и представлять нас друг другу, хотя хозяйка магазина внимательно меня разглядывала. Вокруг нас были дорогие антикварные вещи – комод с зеркалом 1800 года из Уэльса, столик с раздвижными ножками и откидной крышкой в колониальном стиле, английский застекленный шкафчик резного дуба, набор стульев девятнадцатого века со спинкой из перекладин, высокий комод на ножках вишневого дерева в стиле эпохи Вильгельма и Марии. Среди этого заплесневелого старья Рода вдруг приобрела вид нарочито спокойный – этакий волк в овечьей шкуре. Я ощутил укол легкого разочарования. Я не верю в интуицию. Всякие предчувствия – это для полицейских в кино. Но как я должен ощущать себя рядом с женщиной, которая говорит, что у нее сто причин радоваться смерти мужа? Да еще эта женщина при встрече с хорошей знакомой даже не упоминает, что ее дорогой Тони вчера погиб в аварии, а вместо этого лишь спрашивает: «Светильники еще есть?»

Светильники, о которых шла речь, были прекрасными дрезденскими розовыми лампами викторианской эпохи, с абажурами из дымчатого стекла ручной работы и со старинными медными подставками. Пока дамы обсуждали, насколько подходят лампы для комнаты, которую Рода декорировала, спорили о цене и наконец сошлись на компромиссной, я размышлял о том, какой подход к вдове Энтони Гибсона предпочтительнее. За годы работы я заметил, что, если мне надо что-нибудь узнать, достаточно нетребовательно и сочувственно промолвить: «Расскажите». Прием «расскажите» не всегда срабатывал с виновной стороной (с пособниками преступления, выражаясь юридическим языком). Например, преступник, прикончивший свою жертву топором, ни за что не рассказал бы правды. Но я решил все-таки испытать этот прием на Роде, хотя спрашивал ее уже, почему она рада смерти мужа, а в ответ услышал лишь, что на то имеется сто причин. Поэтому я терпеливо ждал, пока женщина высокого роста с волосами цвета лаванды прикрепит к двум светильникам ярлычки с надписью «Продано», затем пожелал ей всего хорошего – она при этом снова внимательно посмотрела на меня, словно пытаясь понять, что миссис Гибсон делает в понедельник посреди дня в компании скромного здоровяка, который не был ее мужем.

Рода открыла дверь магазина, звякнул колокольчик, и мы вышли на улицу. На обратном пути в машине я спросил:

– Вы недавно заметили, что рады смерти мужа.

– Верно, – согласилась она.

– Но вы не объяснили мне, почему.

– Не объяснила.

– Расскажите, пожалуйста.

Как я и полагал, ста причин не было. Причин было только две.

Первая.