— Как я здесь оказался?

Она не ответила, только уткнулась носом в согнутые коленки.

Сама приволокла? Зачем?

— Одежда моя где? Ботинки?

Девчонка непонимающе захлопала пушистыми ресницами и выдавила через страх:

— Не было никаких ботинок.

Верно, забыл: ботинки сам в реке сбросил.

— А остальное?

Она ткнула пальцем в сторону камина, рядом с которым развесила на стуле его брюки.

— А рубашка… рваная была.

Вор поднялся, ощупал штаны: просохли. Тут же натянул.

Заметил на каминной полке свой портсигар, обрадовался — уже не пустой! — и сунул в карман. Девчонка отреагировала странным взглядом, будто он на ее кровное покусился. Потом тоже поднялась с пола, рассеянно осмотрелась и неожиданно завопила так, что у Валета уши заложило:

— Ты что натворил?! Зачем?! Гад неблагодарный! Я его… А он! Ты… ты…

Она опять захрипела, закашлялась, а Тьен так и не понял, из-за чего крики.

Огляделся, выискивая причину злости. Вроде ничего он тут не сломал, не перевернул, пока был без сознания. Комната, как комната. Платяной шкаф с зеркальной дверцей, рядом — книжный с порожними полками под толстым надтреснутым стеклом… Но стекло — это точно не он: трещина старая, уже и потемнела от пыли… Кровать без матраса, стол… На столе рядочком горшочки и баночки, где с землей, где с водой, — ни один не перекинут. Да и невелика беда, если бы что-то уронил: все равно в них сплошь сухие листья да веточки понатыканы, не настоящие же цветы!

— Цветы, — засипела девчонка, схватившись за грудь, а в глазах заблестели злые слезы. — Все мои цветы!

Кинулась на него с кулаками, но куда ей, пигалице?

— Угомонись, дура! — Тьен зажал девчонку крепким хватом, чтоб не рыпалась. — Не трогал я твои цветочки. Поливать чаще надо было!

— Поливала. С вечера… зеленые… Все ты…

Ее снова скрутил приступ кашля. Точно, чахоточная, и связываться неохота. Но когда зашла речь о цветах, вспомнил: лето, набережная, а еще до этого — аптека старого Ганса в слободе.

Вот и сочлись.

— Не трогал я твои цветы, — повторил он, дождавшись, когда ее отпустит кашель. — И спасибо, что помогла. Не забуду.

Девчонка поелозила кулаком по лицу, размазывая слезы, и хлюпнула носом.

— Шмотье какое-нибудь на меня есть? Одежда?

— Найду, — буркнула она сердито.

— Вот и ладно. Стемнеет, уйду, не боись.

— Было бы, кого, — неожиданно огрызнулась мелкая.

Она и была мелкая: тринадцать-четырнадцать, не больше. Но не из пугливых. Кутается в широкую вязаную кофту, жмется, словно от страха, а глазками-то так и шарит вокруг, чем бы тяжелым его хватить, если что…

— Звать тебя как, спасительница?

— Не твое дело!

— А если малого спрошу?

Девчонка зашипела, ощерилась: того и гляди, снова бросится, только на этот раз не с кулаками, а зубами в глотку вцепится.

— Только посмей к нему подойти!

И не дура ли? Сама в дом притащила, а теперь спохватилась, что добрые дяденьки на улице с дырками в груди не валяются.

— Софи, ты скоо? — послышалось из соседней комнаты.

— Софи, значит, — ухмыльнулся Валет.