Шапкой Валет разжился по дороге: на подходе к слободской заставе стянул с какого-то пьянчуги мохнатый треух. Голове теплее, и маскировка какая-никакая. Вряд ли кто опознает завсегда аккуратного, как барчонок разряженного вора в таком виде: затасканный ватник, огромные валенки (как в них только мелкая ходила, когда и у него ноги выскочить норовят?), а теперь еще и кроль облезлый на голове. Да и фонари в Торговой слободе — роскошь. И работе помеха, если только ты не уличная девка. Это тем товар лицом и прочими частями показать надо, вот и вьются вокруг огней, словно ночные бабочки, а остальным светиться не с руки.

Не привлекая внимания, Тьен добрался до своего дома и остановился под обвалившейся аркой на противоположной стороне улицы, откуда хорошо просматривалось парадное. Сразу заходить не рискнул, и правильно, как оказалось: у доходки безо всякого видимого дела отирался какой-то тип, в гражданском, но по выправке, по походке, по тому, как крутил головой из стороны в сторону, — точно легавый. У Валета на эту братию глаз наметан. А чуть поодаль еще один вышагивал — копия первого, только ростом пониже, да в брюхе пошире. Не к добру.

Вор постоял еще немного и, как пришел незамеченным, так незамеченным и ушел.

Окошко над мастерской точильщика горело ярким светом. Значит, Манон работала. Пышнотелая подружка Шута была редкой вышивальщицей, и живи она в каком другом районе, от заказов бы отбоя не было. Но и в слободе находились клиенты, кто из местных, кто из пришлых, а Ланс редко когда скучал дома, пока его «малышка» возится с нитками да иголками.

Сегодняшний вечер не был исключением. Когда Тьен нашел белобрысого в подвальчике папаши Лу, тот в одиночку сражался с бутылкой анисовой водки и уже был близок к победе.

— Валет, — поднял он замутневшие глаза на присевшего по другую сторону стола друга. А затем поднял и стопку: — Пусть земля тебе будет пухом.

— Какая земля?

Шут замер, не донеся чарку до рта, всмотрелся в ухмыляющуюся физиономию вора и вздохнул:

— Ну да, какая уж тебе земля? Ты ж утоп. И жрут тебя рыбы-ы-ы… — под конец чуть ли не по-бабски заголосил.

— Рыбу я сам люблю. — Тьен отобрал у приятеля стопку и одним махом опрокинул в себя ее содержимое. По желудку разлился огонь. — Жареную.

— Чего? — еще не смекнул, в чем дело Шут.

— Того! — перегнувшись через стол, вор отвесил товарищу знатного леща, и с удовлетворением наблюдал, как скорбь на его лице уступает место удивлению. Никогда на его памяти человек не трезвел так быстро.

— Валет, — промямлил, устав пучить глаза, белобрысый: трудно говорить, когда челюсть так и норовит отвиснуть до пола. — Жи… Живой!

— Живой-живой, — прошипел Тьен, опасливо озираясь, — Только не ори.

Кроме них и самого папаши Лу в подвальчике было лишь трое выпивох, но кабатчик был занят подсчетом запасов и в зал почти не глядел, царапая что-то в толстой книжке, а мужички, мастеровые по виду, нализались уже настолько, что могли только невнятно хрюкать, провозглашая очередной тост. Разговору ничто не мешало.

— Ты это… Это как? — пытался сформулировать вертевшийся на языке вопрос Шут. — Я же видел! Ты это… и того.

— Пока не того.

— А-а…

— Выплыл ниже по течению. Выбрался. До доктора знакомого дотопал, тот подшил меня малёха — как новенький теперь.

Почти так и было, разве что без доктора. Но незачем Лансу знать про чудесное исцеление: с его воображением, глядишь, осиновым колом ткнет, или чем еще в сказках нечисть побивают?

— Ты мне лучше скажи, что было, после того, как я в реку прыгнул.