Телефон! Наконец-то!

– Авив, мальчик мой! А… это ты Меир, извини, знаешь, у вас стали очень похожие голоса. Нет, не звонил, ты знаешь, он забыл пелефон… Меир!.. Ты что, плачешь?! Нет, нет, просто показалось. Да, я тоже слышала, два вертолета. Семьдесят. И все погибли…

– …Меир, скажи мне… скажи мне… Ты что-то знаешь? …Меир, ты знаешь про Авива? Поклянись. Поклянись его здоровьем. Ну хорошо. Ну ладно. Прости.

Боже мой, я совсем распустилась! Бедный Меир, он так расстроился из-за этих вертолетов. Семьдесят мальчиков! Но Авив не там. Авив на учениях. Просто он не может позвонить. Такой рассеянный ребенок!

Никогда не видела Меира плачущим. Нет! Всё ты видела, и всё ты помнишь, нечего обманывать саму себя!

Он сидел на том же месте у окна, злые черные слезы катились по его щекам, злые грязные слова шептали его губы.

– Все правда! – выкрикнул он сдавленно и, морщась как от яркого света, принялся стучать кулаком по колену. – Ты сказала правду, Хава!

– Что? О чем ты? – выдавила я, холодея.

– Ты была права! Она впустила меня! И я был с ней! И я был не первый! Ха!

– Подожди, ты что-то не понял…

– Что тут было не понимать? Она сама сказала… Она сказала, что не может ничего объяснить, потому что она – плохая и гадкая, и я не прощу… Идиот! Тупой влюбленный осел! Никогда, никогда не хочу ее видеть!

Он уткнулся головой в мои колени и заплакал, скорее завыл, давясь ненужными злыми словами… Я чувствовала жаркие руки через полотно брюк, черная стриженая голова плотно прижималась к моим ногам, бедра стали мокрыми от его слез… И тогда я легла с ним рядом на пол и принялась целовать эту ненаглядную голову, руки, обожженную шею в вороте военной рубахи…

– Я люблю тебя, Меир, радость моя, безумие мое, я так люблю тебя, бедный… бедный… любимый мой…

Да, он испугался на какое-то мгновение, отпрянул и вдруг жадно стиснул меня своими немыслимыми руками, закрыл горячими губами мои губы, рванул пояс брюк.

Мне было больно, невозможно больно и невозможно хорошо, он сжимал меня все сильнее, давясь слезами, он все сильнее кусал мои губы и наконец рванулся, задрожал в моих руках… и он был мой, что бы ни случилось раньше, сейчас он был только мой, во мне, на мне…

Я заплакала. Он тяжело отшатнулся, испуганно посмотрел на свою одежду запачканную моей кровью…

Он схватил мои ладони дрожащими руками и прижал к лицу, к обжигающим своим губам. «Хава, милая, прости! Почему ты не остановила меня? Почему ты не сказала мне? Ты пожалела меня, милая моя, добрая моя…»

Потом он уехал на сборы. Какие-то длинные учения в пустыне. Три месяца. Меня тошнило дни и ночи, мама, конечно, сразу заметила, поздней ночью, чтобы не услышал отец, устроила жесткий унизительный допрос, с размаху ударила по дрожащей щеке. Из армии меня отпустили без большого шума, хотя, девчонки, конечно, сплетничали и шушукались.

Под хупой я стояла с уже заметным животиком. Мама Меира кривила губы и отворачивалась. Моя мама отказалась покрыть голову и только в последний момент набросила нелепую синюю косынку.