Он был всем. Пусть будет стыдно тому, кто подумает о нем дурно, — без выражения сказал голос. А Галина отлично знала — когда из голоса звонящего стирается выражение — дело серьезное. Тот, кому по-настоящему больно, старается казаться равнодушным. — Когда мы встретимся в аду, я упаду перед ним на колени и поцелую руку. И если мне предложат рай и скажут, что его в нем не будет, я выберу ад. Но…
В трубке послышался тихий, ледяной смешок.
— Но я уверен, что мы сойдем на одной станции. И вот что я еще хотел сказать… Я ведь не пытаюсь оправдаться. Я лишь хочу рассказать, как все было. Можете считать, что я даю показания.
«Я говорю с сумасшедшим, — думала Галина, спешно припоминая методики, которыми пользовалась в таких экстренных случаях. — И он в самом деле что-то совершил. Или думает, что совершил».
— Не помню сам, как я вошел туда,
Настолько сон меня опутал ложью,
Когда я сбился с ложного следа.
«Я сейчас сама рехнусь!»
— Надеюсь, — с внезапным ехидством произнес голос, только что с выражением читавший стихи, — мне не придется цитировать еще и начало «Божественной комедии»? Мне всегда казалось странным то, что Данте сразу заявил, что он «земную жизнь прошел до половины». Откуда он мог знать, когда умрет? Я-то, например, знаю. Я умру сейчас.
И Галина, с трудом удерживая трубку — рука тряслась, услышала, что ее собеседник двадцать минут назад перерезал себе вены и надеется, что скоро умрет. От всей своей погубленной души надеется. На полу уже большая лужа крови. Пальцы не слушаются, нож выпал. А ей — спасибо за теплый разговор. И удачи!
— Постойте! — крикнула она. Рванулась, и трубка упала на пол. Когда женщина прижала ее к уху, там раздавались ровные длинные гудки.
«Это правда! Все было правдой! Все эти три разговора не были блефом! Сейчас он умрет!»
Галина заметалась по комнате, натыкаясь на казенную мебель. Ее было немного. Стол, где лежит дежурный журнал, стоит телефон и чашка чая (из пакетика).
Два стула. Диванчик. Вешалка, с которой она несколько минут назад сняла пальто. Тумбочка с телевизором.
Пустая клетка, подвешенная к гардине. Когда-то в ней жил попугай Гоша, но он сдох. Наверное, потому, что был ничьим — его принес кто-то из психологов «на время», потому что дома шел ремонт. А потом уволился, бросив птицу на произвол судьбы. Попугай затосковал, хотя его регулярно и правильно кормили, чистили клетку… Сперва он перестал произносить дурацкую фразу — единственную, которую знал: «Да здравствует Французская революция!» Потом отказался от еды, стал вялым и неряшливым, перестал чистить перышки и полоскаться в ванночке. Затем умер. Галине «повезло» — это она обнаружила его сине-зеленый трупик на полу клетки. И тогда подумала, что, собственно говоря, птица погибла от того же, от чего погибают люди, которые звонят по ночам. Ведь каждому живому существу нужен кто-то, кто будет его любить…
— «Любовь, любить велящая любимым…» Данте!
С ума можно сойти! — Галина остановилась посреди комнаты и огляделась по сторонам, будто не узнавая обстановки. — «Он» или «она» — убили кого-то? Не помню всего, что он сказал. Так… Поспокойней. Сладострастие — это было? Да. Потом — самоубийство. Вынужденное самоубийство. Что он там еще говорил о зависти? Почему я все время повторяю «он»? Это могла быть «она». А затем — «он» или «она» говорили о чем-то, чего я до конца не поняла. Какая-то любовная и преступная связь. Помню слово «учитель». |