В начале пути войску приходилось настилать войлок на снег и утаптывать его, чтобы телеги и верблюды — черная нить, ползущая по белой равнине, — могли по нему двигаться. На реке Сыр лед оказался толщиной в три фута, и войско прошло по нему на другой берег.

Затем вступила в свои права зима с ее немилосердными суровостями. Гололедом, дождем, ветром и снегом, бледным сиянием низкого солнца на льду. В движении войска не было той стремительности, что много лет назад, когда оно шло сразиться с Золотой Ордой. Оно с трудом проходило по нескольку миль в день, держа путь к Отрару и большой северной дороге на Китай.

Медленно проплывали знамена по горным перевалам, по темным ущельям, словно бы уходящим вглубь под окутанными туманом вершинами. Медленно, будто навьюченный верблюд, чуть ли не ощупью войско вышло по этим проходам на северную равнину и увидело перед собой стены Отрара — убежища на зиму.

Здесь Тимур мог отдохнуть. С первым весенним теплом он собирался двинуться дальше.

И в марте тысяча четыреста пятого года он велел войску выступить. Поднялись знамена, загремел большой барабан, тумены выстроились на равнине для смотра. Командиры туменов собрали своих музыкантов для торжественного приветствия эмиру, пронзительно заревели трубы, ударили барабаны в такт поступи конских копыт.

Но то было приветствие мертвецу.

Тимур умер в Отраре. Повинуясь его воле, войско снова двинулось к большой северной дороге. Его белый оседланный конь находился на своем месте под эмирским знаменем. Но в седле не было никого.

Хроника оставила нам некоторое представление о последних минутах Тимура. За деревянными стенами дворца стояли на снегу военачальники все уровней. В зале расположилась великая госпожа Сарай-Мульк-ханым со своей свитой. Она выехала из Самарканда, когда туда пришла весть о болезни эмира.

У дверей комнаты Тимура бородатые имамы, духовные вожди правоверных, звучно читали стихи Корана.

«Клянусь солнцем и его сиянием, и месяцем, когда он за ним следует, и днем, когда он за ним следует, и днем, когда он его обнаруживает, и ночью, когда он его покрывает…»

Так они простаивали уже несколько недель, хор их молитв был нескончаемым и тщетным. Главный лекарь, Мовлана из Тебриза, сказал:

— Ему не помочь. Это назначенный судьбой день.

Распростершись на подушках, с серым, морщинистым лицом, обрамленным седыми волосами, Тимур отдавал военачальникам последние распоряжения.

— Мужественно держите сабли в руке. Храните согласие между собой, так как в беспорядке гибель. Не уклоняйтесь от похода на Китай.

Возле головы эмира излучали тепло жаровни, голос его звучал не громче шепота.

— Не раздирайте своих одежд, не носитесь туда-сюда, как сумасшедшие, из-за того, что я покинул вас. Это породит беспорядок.

Призвав к себе Наруддина и Шах-Малика, Тимур повысил голос.

— Своим преемником я назначаю Пир-Мухаммеда, сына Джехангира. Он должен жить в Самарканде, держать в руках полную власть над войском и гражданскими делами. Приказываю вам посвятить ему жизнь и поддерживать его. Он должен править дальними областями наших владений так же, как Самаркандом, и если вы не будете повиноваться ему полностью, начнется смута.

Военачальники один за другим клялись исполнить его волю. Однако советовали Тимуру послать за другими внуками, чтобы те сами слышали его повеления.

Тогда он сказал с ноткой своей всегдашней раздраженности нерешительностью и промедлением:

— Это последний прием. Так угодно Аллаху.

Чуть погодя произнес, словно подумав вслух:

— Я бы только хотел увидеть еще раз Шахруха. Но это… невозможно.

Должно быть, это слово он произнес впервые. Несгибаемый дух, пролагавший путь по жизни, безропотно принял ее конец.