Девушка слушала, не проронив ни слова, лишь изредка вздрагивая. Тамралипта умолк. В побледневшем небе пылало солнце, море шумело сильнее и глуше, громко шелестели жесткие листья пальм, а они сидели, не смотря друг на друга, отдалившись в своих воспоминаниях. Наконец, Тиллоттама вскочила легко и упруго, улыбаясь одними губами. Она открыто посмотрела на Тамралипту и заговорила медленно, как бы с усилием подбирая слова, столь важные для обоих.

— Я все поняла, азиз. Я могла бы тебе многое сказать, о, как много!.. — голос девушки зазвенел, но она справилась с собой и продолжила ровно, без интонаций. — Но ты прав, я недостойна тебя. Я не могу даже сказать тебе, что ждала тебя, мечтала о тебе, что предназначена для тебя! Наши пути пересеклись слишком поздно и то только в моих душе и теле — тело должно принадлежать лишь тебе, но оно не твое — непоправимо, невозвратно. Я не дождалась тебя, не сумела отличить настоящее от пустого, фальшивого. И даже поняв это, продолжала раздавать себя из простой покорности судьбе, неумения бороться за свое место в жизни… Я ничего не могу изменить… Ничем не отвратить кары судьбы — она совершается здесь и сейчас… Найдя и полюбив тебя такого, как никто другой, единственного, я вынуждена потерять тебя… Ты не можешь быть счастлив со мной, и ты ни в чем не виноват. Что я могу сделать, любя тебя всей душой, как не сказать — прощай, милый, прощай навсегда!..

Сдавленные рыдания прорвались в последнем слове, Тиллоттама отвернулась и стрелой бросилась вверх по откосу, к дому. С минуту Тамралипта стоял, остолбенев, затем побежал следом и ворвался в дом. Дверь в комнату Тиллоттамы была заперта. Художник звал и стучал, девушка не откликалась. Страх придал Тамралипте небывалую силу — опасаясь худшего, он налег на дверь и, вырвав замок, оказался в комнате. Тиллоттама лежала ничком на постели. Тамралипта в ужасе схватил ее безвольное тело и перевернул на спину. Огромные, залитые слезами глаза глянули на художника с тоской, отчаянием и ужасом перед мраком и одиночеством будущего. Весь дрожа, Тамралипта, захлебываясь словами, заговорил о том, чего не успел рассказать — о совете гуру, о Тантре. Девушка все чаще и с возрастающей надеждой взглядывала на него, потом, пряча лицо на груди любимого, прошептала, что готова следовать за ним по любому пути, пройти любые испытания, лишь бы быть вместе, лишь бы стать достойной его любви… Тамралипта ласково отвечал, что это он не заслуживает любви, но… быть может, заслужит ее.

Сторож и служанка были отпущены. Омывшись пресной водой, Тиллоттама и Тамралипта не ели и не пили столько времени, сколько требовалось по обряду.

Лунный свет врывался в комнату сквозь широкие стекла закрытого окна.

Тиллоттама с распущенными волосами, совершенно нагая, лежала навзничь на белом ложе. Каждая черточка ее смуглого тела виднелась в этом полуночном свете, освобождающем душу от грубой яркости дня. Тамралипта, тоже обнаженный, стоял на коленях перед ложем. Его протянутые вперед руки подхватывали девушку под плечами и коленями так, что Тиллоттама как бы лежала на них.

Небывалая кроткая нежность наполняла сердце художника, сплетаясь с благоговейной радостью от красоты любимой. Перемежаясь с этим чистым восторгом, накатывались тяжелые волны жаркого желания, безумной страсти, туманя голову, воспаляя губы и сжимая сильные мускулы. Девушка застыла в ожидании, более сильном и захватывающем, нежели в отдаленную ночь своих первых объятий. Теперь трепетало все существо Тиллоттамы — и мечтательная душа, и сильное тело, слившиеся в одной вещей подсознательной тревоге, любви и желании. Словно она стояла у входа в сад, сад ее чудом осуществившихся грез. Тиллоттама чувствовала, что еще не переступила порог, что дверь может захлопнуться. Холод волнения пронизывал девушку, и она, сдерживая дрожь, закрывала глаза и старалась слиться с горячими руками любимого, поддерживающими ее, чтобы острее ощущать их.