Что было дальше, девушка не смогла бы передать словами, хотя в памяти чувств запечатлелось каждое мгновение этого вечера.

Тамралипта то отстранял ее от себя, держа на руках и любуясь без конца все новыми и новыми ее чертами. Каждая была как драгоценная находка — все было милым, все радовало его в Тиллоттаме. И то, что соски ее твердых грудей как-то задорно торчали вверх и немного в стороны… что пурпурное кольцо вокруг них было светлее темных кончиков… Гладкая кожа на груди, с наружной стороны руки и ног и особенно на бедрах поблескивала в свете луны, а на животе, шее и с внутренней стороны рук, более матовая и розовая, она казалась серебристой…

Тамралипта горящими от любви губами хотел снять все нечистое, что в его мыслях марало тело девушки. И вместе с тем в прикосновении его губ, в нежном касании языка чувствовалось одновременно поклонение, обретение и утверждение красоты Тиллоттамы. Художник ощущал, как из малых ямок и выпуклостей, углублений, бороздок и возвышений в самую глубь его души входит ощущение форм и линий тела возлюбленной, сливающийся в полной музыкальной гармонии образ Тиллоттамы.

И облик Парамрати не отдалялся более во мглу непонимания. Он обрисовывался все яснее в духовных очах Тамралипты, становился таким же близким и родным, как это горячее, трепещущее жизнью тело любимой. Это наполнявшее его небывалой силой и радостью ощущение было бесценным подарком Майи-Природы своему верному сыну.

Тиллоттаму поразило ощущение собственной красоты, рождавшейся под губами и руками художника в каждой частице ее тела. Пламенное стремление к близости пронизывало девушку огнем, в котором сплавлялись все найденные Тамралиптой черты прекрасного и создавали новую Тиллоттаму, открытую, смелую и мудрую, которая забыла о страхе, стыде или опасении.

Но темная душа художника тоже просыпалась, непобежденная, страстная, горящая злой гордостью, осаживающая его грезы, как умелый наездник непокорного коня. Рука Тамралипты скользнула по бедрам девушки, чувствуя длинные валики мускулов, сильные выпуклости на передней стороне бедер, подчеркивающие мощь углубленного лона… Художник понимал, что эти красивые линии возникли в страсти, в длительных, многократных объятиях точеных ног и… созданы были не им… Когда губы художника находили сбоку, на животе Тиллоттамы, у крутого перегиба талии, глубокие впадинки с каждой стороны, а руки чувствовали гладкую кожу сзади, Тамралипту обжигало ревнивое сознание бесчисленных страстных содроганий, отточивших прелесть тела там и тут… Там и тут — ведь она сама сказала ему, сама показала на груди, живот, руки!

Даже самые восхитительные линии тела любимой, очерчивающие крутые, широкие бедра, плавные, без признака боковых впадин, так портящих большинство женщин, свидетельствовали о служении богине Рати. Одни только танцы, гармонически развивающие тело женщины, не могут довести его до такого совершенства линий — его оттачивает страсть, сильная и горячая, великий ваятель женской красоты…

Горькое осознание непоправимости стеснило дыхание Тамралипты, полувздох-полустон вырвался из его груди, и девушка вздрогнула. В стремлении примирить растущую любовь с яростными вспышками ревности художник порывисто прижался лицом к животу Тиллоттамы. Она во внезапном безумном порыве выгнулась дугой, раскрываясь тому, от кого у нее больше не было тайн. Тамралипта прижался к ее лону горячими губами. Тиллоттама крепко обняла бедрами голову любимого, закинув руки назад. Оба надолго застыли, захваченные невозможной близостью, сгорая в огне всепобеждающего желания. Стон страсти вырвался у Тиллоттамы, воскресил в памяти художника голубое ложе в глубине храма Шивы, и Тиллоттаму, покорную гнусному жрецу. Тамралипта содрогнулся, резко оторвавшись от любимой. Соскользнул на ковер рядом с ложем и лежал ничком, пока не услышал рыдание Тиллоттамы.