– Привет, – сказал он. – Отличная ночь, не правда ли?

– Согласен. Не возражаете, если составлю вам компанию? Мне скоро на вахту.

«Неужели я выгляжу таким одиноким? – подумал Рейд и тут же оборвал себя: – Прекрати. Нечего хныкать. Поболтать малость – как раз то, что нужно».

– Да ради Бога. Как вы полагаете, погода устоялась?

– По прогнозу так. До самой Йокогамы, если повезет. Вы надолго в Японию?

– На пару месяцев. Вернемся самолетом.

«Детям хорошо у Джека и Барбары, – подумал Рейд. – И все же, когда мы вернемся, и Битси увидит своего папочку и побежит к нему на пухлых ножках, вытянет ручки и рассмеется…»

– Я знаю эту страну лишь настолько, чтобы позавидовать вам, – Стоктон дружелюбно взглянул на Рейда.

Перед механиком стоял поджарый мужчина шести футов роста, широкоплечий, длинноголовый, с крупным носом и упрямым подбородком, темнобровый, сероглазый, с песочного цвета волосами, одетый в пальто, накинутое поверх потертого свитера. Даже в смокинге, который ему случалось изредка надевать, и даже под неусыпным надзором Памелы Рейд умудрялся выглядеть слегка помятым.

– Это деловая поездка. Как вы помните, я архитектор. Недавно я оставил работу, чтобы заключить договор о партнерстве…

Памела никогда не любила рисковать. Но куда меньше нравились ей воспоминания об их полунищей молодости, когда Рейд отказался от помощи ее родителей. Но она все вытерпела, и теперь они в престижной категории. Даже если его нынешний порыв к независимости не удастся (а Рейд был настроен весьма решительно), он всегда сумеет найти работу.

– Японцы оказывают сильное влияние на современное домостроение, – продолжал Рейд. – Я и решил поближе к ним присмотреться… Поискать вдохновения, что ли…

– Вы из Сиэтла, мистер Рейд? Я тамошний уроженец.

– А я всего пять лет. До этого Чикаго, потом армия. А до того Висконсин и далее до старого доброго Бостона. Типичная американская история.

Рейд понимал, что все это не очень‑то интересно собеседнику. Обычно он был более сдержанным в разговоре, разве что иногда позволял себе расслабиться после нескольких порций скотча или кружек пива. Сегодня же ему хочется на трезвую голову выговориться. А почему бы и нет? Отказался же он от пресвитерианского воспитания, полученного в детстве, так зачем цепляться за его предрассудки?

– О, мне случалось бывать в Сиэтле и раньше, – продолжал он, не в силах остановиться. – Я полюбил этот город. Но первую приличную работу мне предложили в Чикаго. Это бетонное чудовище. Там даже людям с нормальным зрением рекомендуют носить очки, а не то глаза выколют…

Он вспомнил людей, с которыми было хорошо, вспомнил друзей, вспомнил белые паруса яхт в заливе Паджет и белоснежную вершину Маунт‑Рэйнерс, плывущую высоко в небе, и нетронутый лес всего в двух часах езды от города. Для Памелы, разумеется, Чикаго – дом родной. Точнее, Эванстон – а это большая разница. Когда он, наконец, нашел работу в Сиэтле, город показался ей глухой провинцией. И погода – вечно свинцовое небо, то дождь, то туман, то дождь, то снег, то дождь… Неужели он, с нетерпением дожидавшийся малейшего проблеска солнца, не видел, как действует на нее дождь?..

– Да, нам крупно повезло родиться в этой стране, – сказал Стоктон. – Если, конечно, не считать воистину средневекового закона о выпивке.

Рейд рассмеялся. Ни один король в средние века не осмелился бы ввести такой варварский закон! Настроение слегка поднялось. Стоктон сказал:

– Я, пожалуй, отправлюсь в машинное. Приятно было побеседовать, – и быстро удалился.