– Максим, – сказала я устало, – зачем все это? Что тебе сделали все эти люди? Что тебе сделала я? Или у вас в Москве теперь так развлекаются?

Он отступил на шаг, отпустил руку, сжимавшую нож, и, воспользовавшись этим, я бросилась к двери. Видимо, разоблачение на какой-то миг выбило его из колеи, но на этот раз я успела выскочить в коридор.

Однако далеко убежать я не смогла: он нагнал меня, схватил за волосы и резким рывком развернул к себе. В который уже раз за эти страшные минуты я увидела близко-близко белую маску пингвина, маленькие черные глазки, крючковатый нос… А еще говорят, что пингвины – безобидные, добродушные, симпатичные птицы…

– Ты спрашиваешь – зачем все это, – прошептал он свистящим шепотом, – затем, что все вокруг пропитано ненавистью и предательством! Этот Подрезов, всеобщий любимец, рубаха-парень… Он крутился вокруг меня – ах, сделаем передачу, ах, портрет нашего современника, ах, чего добиваются питерцы! Вынюхивал, выспрашивал, собирал материалы, – ты думаешь, из любви к правде, из журналистского долга? Думаешь, ему было дело до природы, до детей? Он хотел раскрыть глаза телезрителям на махинации вокруг экологических проектов? Да он просто хотел на этом заработать, как и все вокруг!

– Но на чем заработать, чем же ты занимаешься?

– Ах, нам интересно! Ну, слушай, все равно никому уже ничего не расскажешь. Экология сейчас на первом месте, особенно в нашем загаженном городе. Нужны очень дорогие современные воздухоочистительные сооружения, иначе вы все тут постепенно подохнете и дети будут уродами. Это даже в Москве поняли. И утвердили проект, денег дали. И город выделил огромные деньги, потому что помирать-то никому не охота, не может же мэр по городу в противогазе ходить. Здесь проектом занимался Лифарев. Нашел нужную фирму, все организовал так, что комар носу не подточит. У меня в Москве все нужные люди схвачены, нашли западного инвестора, которому тоже заработать охота. Я с ним там договаривался, чтобы осложнений не было, а то пронюхают писаки эти… И потекли денежки, всем хватало, никто не в обиде.

– А как же проект?

– Ты всегда была дурой, – констатировал он, – проект – дело долгое, пока там что будет, потом пересмотрят, то, се, я вообще ни за что не отвечаю, депутат я. А Подрезов, сволочь, нутром чуял, что не так все в этом проекте. Сунулся было к Лифареву, тот начеку был. Тогда он фирму нашел, которая в проекте участвует. Ну, там ребята крутые, ничего ему не обломилось, к зданию близко не подпустили даже. Подрезов поутих вроде, а потом ко мне обратился, еше в Москве, чтобы передачу сделать. Как откажешься, сразу заподозрит.

– Ты врешь, Максим. Тебе самому хотелось, чтобы про тебя персональную передачу сделали, этим он тебя и купил. Ты тщеславный очень.

Мне уже стало все равно, и я решила не следить за своими словами.

– Не твое дело! В общем, допер он как-то, что раз западный инвестор, то можем мы к переводчикам обратиться, вычислил Ларису. Она Лифарева знакомая, переводила нам все сама. Но разговаривал с ней я, потому что Лифареву в городе светиться никак нельзя было.

– Значит, Подрезов тебя выследил!

– Надо думать, – неохотно согласился он, – вообще-то журналист он был хороший, дело свое знал. Он раскопал на меня компромат и попросил о встрече, а встретившись, назвал пену. Знаешь, какую? Он хотел половину, половину всего, что имел я! За что? Я все устроил, я рисковал, это была моя идея, а этому за что? Но, в конце концов, дело даже не в деньгах. Шантажисты – страшный народ, им все мало. Стоит заплатить один раз, и все. Ты на крючке. Но я бы не решился, если бы он так не вел себя… Когда я вытаращил глаза, узнав сумму, он, усмехаясь, сказал, что за каждый день промедления будет набавлять по десять процентов.