Библиотека устояла, и вкопанный в далеком семьдесят пятом баллон тоже до сих пор торчал на углу в полуметре от ушедшего в землю бордюра, упорно сохраняя первоначальный наклон в сторону проезжей части. С учетом скорости, с которой в городе Верхние Болотники происходили перемены, можно было ожидать, что он переживет египетские пирамиды, не говоря уже о здании библиотеки.

Но не тут-то было.

На противоположной от библиотеки стороне улицы, буквально в нескольких метрах от перекрестка кто-то припарковал грузовой «мерседес» с тентованным кузовом. На узкой улице с грехом пополам могли разминуться два грузовика, но не грузовик и то, что, лязгая траками, надвигалось на оцепеневшего от горя и ужаса поэта Ярослава Морева.

Учителю Лялькину было от чего впасть в отчаяние. Нынче вечером они с Аннушкой усидели на двоих бутылку красного полусладкого. Произошло это почти четыре часа назад – то есть по местным меркам он был трезв, как стеклышко. И если, будучи трезвым, он видел то, что видел, сомневаться в диагнозе не приходилось: налицо была полновесная шизофрения, если не какой-нибудь, не к ночи будь помянут, маниакально-депрессивный психоз.

Различимый в ярком лунном свете до мельчайших деталей призрак далекого и отнюдь не счастливого прошлого принял правее, чтобы избежать столкновения с припаркованным на левой обочине грузовиком. Его правая гусеница, кроша помнящий первого президента независимой России бордюр, забралась на тротуар и пошла с тупым механическим упорством перемалывать асфальт в опасной близости от стены библиотеки. Лялькин отчетливо расслышал глухой металлический лязг, когда блестящие траки соприкоснулись со стальным боком вкопанного в землю баллона. Сорок тонн высококачественной крупповской стали играючи, как вареную макаронину, переломили и расплющили рассчитанный на высокое давление баллон; послышался душераздирающий скрежет растираемого по бугристому асфальту металла, и выплюнутый вращающейся гусеницей железный блин с чугунным звоном запрыгал по проезжей части.

Доказав таким образом свою материальность и лишь каким-то чудом не задев вновь ставший беззащитным угол библиотеки, бронированный призрак продолжил движение – не направо, как предписывал установленный на перекрестке дорожный знак, и не налево, куда поворачивать было запрещено, а строго по прямой. Ограждавшую сквер легкую железную решетку он смял, как пылкий любовник сминает в кулаке кружево на подоле дамской комбинации; в мокром треске ломающейся древесины и громком шорохе ветвей одна за другой упали четыре липы, гусеницы заскрежетали по дорожке, вдавливая в землю, поднимая на дыбы и выворачивая вон цветные цементные брусья мостовой. Увязая в рыхлом черноземе, танк вполз на расположенную точно по центру площади клумбу с анютиными глазками, посреди которой некогда высился памятник вождю мирового пролетариата, и остановился, рокоча работающим на холостых оборотах двигателем, осыпаемый шелестящим дождем сбитой с поваленных деревьев листвы. В лунном свете зеленые листья казались черными, а те, что успели пожелтеть, напоминали яркие серебряные монетки. Они скользили по размалеванной камуфляжными разводами и пятнами броне и пугливо порхали в струях горячего воздуха над бронированными жалюзи моторного отсека.